Имам Шамиль - Шапи Казиев

Но сочувствие к знаменитым фамилиям Чавчавадзе и Орбелиани на время заглушили тревожные ожидания. Общество свидетельствовало готовность спасти пленниц, создавало специальные комитеты, собирало деньги, а добровольцы записывались для похода на Ведено. Генерал Реад принимал в деле горячее участие, стараясь обратить внимание государя на печальную участь знатных семейств, сделавшихся пленниками Шамиля. По странному стечению обстоятельств отец княгинь царевич Илья Грузинский скончался в тот самый день, когда дочери его попали в плен. Царевич жил в Москве и умбр внезапно, во время охоты, так и не узнав, что случилось с его потомками.

Об условиях Шамиля военный министр князь В. Долгоруков доложил Николаю I. Родственники похищенных, командующий в Прикаспийском крае и Дагестане князь Г. Орбелиани и муж сестры Д. Чавчавадзе, член Совета Главного управления Закавказским краем барон А. Николаи старались внушить начальству, что возвращение сына не повредит военным действиям против Шамиля. И даже напротив, раз Шамиль не смирился после вьщачи сына под Ахульго, возвращение Джамалуддина, воспитанного в России, могло бы внести раскол в отношениях между сыновьями имама и полезно повлиять на достижение искомых целей в Дагестане и Чечне.

Император обещал подумать, однако само происшествие воспринял как личное оскорбление и искал виноватых. Но Воронцова не было, Реад лишь исполнял обязанности наместника, и выходило, что виноват во всем один Шамиль.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ РЕЗОНАНС

Хуже всего было то, что история получила громкую огласку не только в России, но и далеко за ее пределами. Не помог даже вездесущий Бенкендорф с его Третьим отделением собственной Его Императорского Величества канцелярии.

Недовольство императора событиями в Кахетии разделяли даже его противники в войне, правда совсем по другому поводу.

Командующий турецким экспедиционным корпусом в Грузии Омер-паша упрекал Шамиля в поспешности и нежелании подчиняться его плану совместных действий. На это имам ответил: "Я выходил к вам навстречу с сильным войском, но невозможно было наше соединение по причине сражения, бывшего между нами и грузинским князем. Мы отбили у них стада, имение, жен и детей, покорили их крепости, с большой добычей и торжеством возвратились домой, так радуйтесь и вы!"

Однако никакой радости демонстративная самостоятельность Шамиля у союзников не вызывала. По плану премьер-министра Англии лорда Г. Пальмерстона и его союзников Шамиль должен был стать силой, которая помогла бы турецкой армии отторгнуть от России весь Кавказ. Границы предполагалось отодвинуть за Терек и Кубань, вернуть Турции и Персии их прежние владения, включая Грузию, а государство горцев оставить под протекторатом Порты или, в крайнем случае, согласиться на его формальную независимость.

В надежде приручить гордого имама ему был обещан титул короля Кавказского, а лазутчики доставили в Ведено соответствующий фирман султана, знамя и богатые ордена. Шамиль объявил об этом повсюду, желая поднять боевой дух сподвижников. Но на приглашения турок и англичан к совместным действиям больше не отвечал. Властный тон турецкого командования он воспринял как оскорбление, дарованный ему титул счел нелепостью, а знамя и ордена - мишурой, не стоящей фунта пороху или пуда свинца, которых он так ни от кого и не получил. Но союзники все еще надеялись на Шамиля и, когда дела их пошли не так, как они того ожидали, объявили о возведении имама в звание генералиссимуса, а сыну его Гази-Магомеду пожаловали титул паши. Это изумило даже К. Маркса, сообщившего об этом в европейских и американских газетах. Но Шамиль только горестно размышлял над повадками великих держав, любящих одерживать победы чужими руками.

Британский комиссар при турецкой армии бригадный генерал В.-Ф. Вильяме подошел к делу иначе. Он обратился к Шамилю из турецкого лагеря близ Карса осенью 1854 года уже как к признанному Европой главе государства и союзнику. Похоже, именно это и было главным в письме, хотя больше в нем говорилось о судьбе пленниц.

"...Я с особенным удовольствием посылаю Вам письмо сие с целью уведомить Вас, что англо-французская армия, высадившаяся в Крыму, разбила русскую армию под начальством князя Меншикова, лишившегося при этом 14 тысяч человек. Все атаки произведены с успехом, и артиллерии нашей предстояло только открыть огонь по Севастополю. Балаклава нами взята, Анапа же взорвана на воздух и оставлена русскими.

Но все сии знаменитые подвиги не помрачают славы, сопровождающей по всему свету имя Ваше в течение стольких лет. Вы, конечно, примите с благодарностью искреннее объяснение мое, что при нынешнем признании правительства Вашего союзными державами нельзя не пожалеть о поступках некоторых из Ваших воинов, обесславливающих Ваше правление, как они это недавно сделали нападениями в окрестностях Тифлиса...

Лорд Страдфорт (английский посол в Турции. - Ш.К.), в качестве приятеля Вашего и заступника в Константинополе, умоляет Вас через меня, дабы Вы приказали немедленно доставить несчастных особ сих обратно в свои дома; к гласу его превосходительства присоединяю и я, в качестве воина, свою покорную просьбу. От друзей Ваших узнаю я, что поступки сии были совершены с намерением побудить к размену пленных, но я снова прошу Вас последовать моему совету и полагаться на оружие, Вам никогда не изменявшее, более чем на вопли несчастных женщин, которых все честные люди обязаны защищать".

Письмо это тоже осталось без ответа.

Европейские державы, вступившие в войну против России, старались придать кавказской политике императора самое мрачное отражение в газетах и журналах. Но и без того вождю горцев было посвящено множество книг, поэм и песен. А в парижском театре "Сен Мартен" даже собирала аншлаги пьеса П. Мериса "Шамиль". Имам представлялся как трагический герой, борющийся с "жандармом Европы". В послереволюционной Европе Российскую империю считали главной гонительницей свободы, либеральных реформ и республиканского устройства.

Вновь вспомнили маркиза Де Кюстина. Этот малоизвестный французский писатель был приглашён в Россию в

1839 году для создания книги о великом государстве и благоденствии его народа под сенью императорского скипетра. С помощью маркиза Европе желали продемонстрировать Россию в самом выгодном свете. Кюстин получил возможности даже большие, чем были у Пушкина, когда он изучал историю Пугачевского бунта. Маркиза принимали в лучших домах и возили всюду, куда бы он ни пожелал.

Кюстин поездил, погостил, посмотрел, вернулся в Париж и действительно написал книгу "Россия в 1839 г.".

Книга быстро сделалась популярной и часто переиздавалась. Везде, кроме России. Здесь она была строжайше запрещена потому, что вместо гимна просвещенной монархии Кюстин самым неблагодарным образом изобразил Россию полудикой страной с варварскими порядками, продажными чиновниками и бесчеловечным управлением.

Европейское общественное мнение увидело в книге воплощение своих давних подозрений, а репутации Николая I был нанесен непоправимый урон.

Книга Кюстина, хотя и не во всем объективная, настолько ошеломила власти в Петербурге, что никто не нашелся что ответить. Зато Герцен, обличавший из Лондона тиранию Николая I, нашел в Кюстине яркое подтверждение своих воззрений и бил в "Колокол" с удвоенной силой.

В Петербурге был создан тайный правительственный комитет по Кюстину, который разработал целую программу по опровержению клеветнических измышлений неблагодарного француза. Руководивший комитетом министр народного просвещения и главный цензор С. Уваров предлагал своими силами написать книгу-опровержение и издать под иностранной фамилией, а на худой конец сделать вид, что Кюстина вовсе в России не было. Обсуждалась даже идея подкупить О. де Бальзака, посетившего в ту пору Россию. Считалось, что могучее перо романиста вполне могло бы изобразить трогательное единение государя с народом. Однако ничего так и не было сделано. Полагая, что выпорхнувшего воробышка уже не поймать, решили впредь быть осторожнее, а цензуру усилить.

ДРАМА НИКОЛАЯ I

В то время как Европа на словах поддерживала Шамиля, а знаменосцы коммунистических идей К. Маркс и Ф. Энгельс призывали народы учиться у горцев, "на что способны люди, желающие остаться свободными", в самой России "кавказский вопрос" выглядел совсем иначе.

Николай искренне полагал, что залог могущества государства состоит в устройстве всех его учреждений на воинский манер, с твердой дисциплиной и ясной организацией. Революционные же идеи и республиканство считал опасными химерами, способными погубить не только Европу, но и весь мир. А тут выходило, что дух свободы и независимости начал проникать в Россию с Кавказа. И остановить его было почти невозможно, как нельзя остановить облака или отменить весну. Общественные представления, прежде не простиравшиеся дальше Марлинского, начинали меняться в невыгодном правительству направлении. Вот уже и украинский поэт-бунтарь Тарас Шевченко смущал нравы поэмой "Кавказ", выставляя Шамиля символом борьбы за свободу. Это было тем более возмутительно, что Шевченко, крестьянин, выкупленный из крепостной зависимости, окончил Петербургскую Академию художеств, за участие в тайном Кирилло-Мефодиевском обществе был отдан в солдаты, но так и не унялся.