Путевые записки эстет-энтомолога - Виталий Забирко

Покинув пункт связи и поднимаясь по пандусу к обзорным площадкам космопорта, я неожиданно вспомнил, какой именно вопрос задал секретарю, и чертыхнулся. Все мы умны на лестнице или, говоря языком моих славянских предков, крепки задним умом. Последние полгода в информационных сетях человечества активно муссировались выводы любопытного социологического исследования туббоцильского Центра межэтнических отношений. Ажиотаж вокруг социологического исследования и неугасающий интерес к его выводам объяснялся тем, что результаты, полученные учеными, напрямую противоречили теории вероятности в самом элементарном ее проявлении. Известно, что при достаточно большом количестве случайных чисел, выпавших, скажем, при игре в рулетку, отношение четных чисел к нечетным будет стремиться к единице. То есть количество выпавших четных чисел будет равно количеству нечетных. Пятьдесят на пятьдесят или «фифти-фифти». Еще проще пример — игра «в орлянку». Не знаю, что подвинуло туббо-цильцев не поверить «орлянке», но они исследовали около полумиллиарда вопросов, заданных по информационной сети, разделив их на две группы, условно классифицированные как «чет» и «нечет». Группу так называемых «оптимистических» вопросов, построенных по принципу «Есть ли что-нибудь новенькое?», и группу «пессимистических» — «Нет ли чего-нибудь новенького?». Что касается «пессимистов» и «оптимистов», задававших вопросы, то здесь теория вероятности подтвердилась полностью — и тех, и других было «фифти-фифти». Но вот ответы… Восемьдесят процентов ответов на «оптимистические» вопросы были положительными, восемьдесят процентов ответов «пессимистам» — отрицательными…

Походя наблюдая за развернувшейся широкомасштабной полемикой вокруг туббоцильского социологического исследования, я посмеивался над разгоревшимся ажиотажем. В который раз глупцы от средств массовой информации пытались примерить к человечеству инопланетное платье, не замечая, что на талии оно трещит по швам, а на груди топорщится избыточными складками. Туббоцильцы были хоть и слабенькими (на подкорково-интуитивном уровне), но миелосенсориками. Поэтому предчувствие варианта ответа накладывало на формулировку вопроса свой отпечаток, а социологическое исследование, насколько я понимаю, туббоцильцы проводили в своем секторе компактного проживания.

Однако посмеивался я у себя дома, сейчас же, когда вспомнил, что задал киберсекретарю вопрос: — «Нет ли новой информации о Сивилле?» — испытал чувство досады. А вдруг я не прав? Велика суггестия информационных сводок…

Впервые я направлялся в экспедицию столь неподготовленным. Почти на авось. Нет, что касается экипировки, то, пожалуй, даже переусердствовал. Столько оборудования и аппаратуры никогда с собой не брал — сведения о Сивилле оказались слишком скудными, и пришлось включить в экипировку массу вещей на случай непредвиденных обстоятельств. По правде говоря, затея была полной авантюрой, сплошь состоящей из «непредвиденных обстоятельств», чего я себе никогда не позволял даже в молодости, а после шестой экспедиции, на Ауквану — ни в малейшей степени. После той злосчастной охоты (воспоминания о которой были столь основательно заблокированы в сознании, что даже в мыслях не допускалось путем обмена заполучить в свою коллекцию так и не добытый мной экземпляр Pediptera Auqwana, довольно часто встречающийся в обменных каталогах коллекционеров) я неукоснительно придерживался золотого правила щепетильно-доскональной подготовки экспедиций. Но вот, поди ж ты, сподобился… Не знаю, что здесь сказалось: то ли расслабился в преддверии приближающейся старости (хотя ни внешне, ни внутренне этого пока не ощущал), то ли проявились славянские корни (кажется, у моих пращуров по отцовской линии был такой божок — Авось, и они его оченно уважали), то ли на мое сознание магическим образом воздействовал незаконченный рисунок прекрасного сивиллянского Papilionidae, исполненный на клочке бумаги меступянином в баре космопорта «Весты».

Позже я скрупулезно проработал все имеющиеся сведения о необычной технике живописи, передающей движение плоскостного изображения. Оказалось, что данной техникой владеют только меступянские художники, да и то немногие. К тому же на представленных мне по информсети лучших образцах меступянской плоскостной живописи движение выглядело синхронизированно-автоматическим, вздрагивание же крыльев сивиллянского Moirai reqia, нарисованного светокарандашом на клочке бумаги, представлялось неритмичным, живым, что, по мнению меступянских искусствоведов, отобразить невозможно.

Так или иначе, но я отважился на сафари, не имея почти никаких сведений о Сивилле — загадочной планете гадалок и предсказательниц, изредка появлявшихся в различных секторах Галактического Союза и с абсолютной точностью предрекавших как малозначительные события, так и глобальные. Даже приблизительно не представляя размеров эк-зопарусника, мне пришлось отбирать в экспедицию разнокалиберные ловчие снасти, естественно, основываясь на разумном допущении, что произвести неизгладимое впечатление на меступянина мог Papili-onidae с размахом крыльев от двух-пяти сантиметров до десяти метров. В рассуждения вкрадывалась лишь одна неточность — судьба побывавших на Сивилле гуманоидов красноречиво свидетельствовала о том, что впечатление от экзопарусника было чересчур неизгладимым, поэтому размеры Moirai reqia могли оказаться ошеломляющими. Как, скажем, размеры единственного крыла межзвездного парусника Parnassius diaastros, величина которого, по некоторым данным, достигала одной десятитысячной астрономической единицы. Этаким крылом можно раз и навсегда «укрыть» Землю от Солнца. Но, во-первых, полной уверенности, что такое впечатление на побывавших на Сивилле оказал именно парусник, у меня не было, а во-вторых, более крупный экземпляр я бы не смог доставить в полной сохранности на фотонном корабле «Путник во мраке». Что-что, а габаритные размеры помещений корабля я, по полученным из имформсети данным, изучил досконально.

Поднявшись на обзорную площадку, я оказался один на один с глубоким космосом. И хотя знал, что таких небольших площадок, накрытых прозрачными полусферами, на обшивке корпуса космопорта преогромное множество и на многих из них сейчас находятся посетители, величие беспредельной пустоты подавляло до такой степени, что присутствие иных живых существ где-то поблизости казалось нереальным. Были только я и Вселенная, разрезанная пополам черной плоскостью космопорта «Элиотрея».

В отличие от большинства космопортов Млечного Пути, космопорт «Элиотрея» находился практически вне нашей Галактики, поэтому звездное небо здесь сильно отличалось от небесных панорам других космопортов. Слева, отрезанный посередине близким горизонтом космопорта, уходил в зенит звездно-туманный конус Млечного Пути, справа, почти неразличимым белесым, как молочные пятна, пунктиром проглядывали очертания Великого Аттрактора, а все остальное тонуло в глубокой черноте межгалактического пространства. И где-то в этом мраке находилось невидимое отсюда невооруженным глазом солнце Сивиллы, к которому мне предстояло лететь.