Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904–1940 - Август Кубичек

Когда он читал, вряд ли что-то могло отвлечь его, но иногда он отвлекался сам, потому что как только он открывал книгу и начинал говорить о ней, то я должен был терпеливо слушать независимо от того, интересна мне эта тема или нет. Время от времени в Линце даже чаще, чем в Вене, он всовывал книгу мне в руки и требовал, чтобы я как его друг прочитал ее. Для него не имело значения то, что я должен был сам расширять свой кругозор, потому что ему нужен был кто-то, с кем он мог обсудить книгу, даже если этот кто-то был всего лишь слушателем.

Что касается того, как следует читать книгу, то этой теме он посвятил три страницы в «Майн кампф»: «Я знаю людей, которые бесконечно «читают» книгу за книгой, но которых я не удостою эпитетом «начитанный». Да, у них огромный запас «знаний», но их мозг не знает, как распределить и классифицировать их».

В этом отношении мой друг, без сомнения, сильно превосходил среднего читателя. Чтение начиналось для него, когда он выбирал себе книгу. Адольф особенно чувствовал поэтов и авторов, у которых было что-то ценное сообщить ему. Он никогда не читал книги, чтобы просто провести время; это было чрезвычайно серьезное занятие. У меня не раз складывалось такое впечатление. Как он расстраивался, если я не принимал его чтение всерьез и играл на рояле, когда он занимался!

Интересно было то, как Адольф выбирал книгу. Самой важной была страница, на которой было напечатано содержание. Затем он просматривал всю книгу, не с первой страницы до последней, а извлекал суть. После этого он тщательно упорядочивал ее и классифицировал в своей памяти. Я часто задавал себе вопрос, осталось ли у него еще место в голове, но казалось, чем больше информации он поглощает, тем лучше работает его память. Это было чудом: в его мозге действительно было место для целой библиотеки.

Как я уже упоминал, выдающееся место среди его книг занимали легенды из немецкого героического эпоса. Каким бы ни были его настроение или внешние обстоятельства, он всегда возвращался к ним и читал их снова, хотя уже знал их наизусть. Том, который у него был в Вене, мне кажется, назывался «Легенды о богах и героях: сокровища германо-немецкой мифологии».

В Линце Адольф начал читать классику. О «Фаусте» Гете он однажды заметил, что в нем содержится больше, чем способен постичь человеческий разум. Однажды мы увидели редко исполнявшуюся вторую его часть в Бург-театре с Джозефом Кайнцем в заглавной роли. Адольф был очень взволнован и долго говорил о спектакле. Естественно, что из всех произведений Шиллера «Вильгельм Телль» оказал на него самое сильное воздействие. С другой стороны, и об этом странно рассказывать, ему не очень понравились «Разбойники». На него произвела очень сильное впечатление «Божественная комедия» Данте, хотя, на мой взгляд, он был слишком молод, когда прочел ее. Я знаю, что он интересовался Гердером, и мы вместе смотрели «Минну из Баргельма». Ему нравился отчасти Штифтер, я полагаю, потому, что в его сочинениях он увидел знакомую картину родного ландшафта, тогда как Розеггер произвел на него впечатление «слишком народного».

Время от времени он выбирал книги, которые тогда были в моде, но только чтобы сформировать суждение о тех, кто их читает, а не о самих книгах. Гангхофер ничего для него не значил, в то время как он сильно хвалил Отто Эрнста, с произведениями которого был знаком. Из современных пьес мы видели «Весеннее пробуждение» Франка Ведекинда и «Маэстро из Пальмиры» Вильбрандта. В Вене Адольф прочитал пьесы Ибсена, которые не произвели на него большого впечатления.

Что касается философских трудов, у него всегда при себе был Шопенгауэр, позднее Ницше, хотя я мало об этом знаю, так как он считал этих философов, если можно так выразиться, своим личным делом, частной собственностью, которой не хотел делиться ни с кем. Эта скрытность была, возможно, следствием того, что мы разделяли любовь к музыке, и это давало нам более стоящий общий интерес, чем философия, которая для меня была довольно трудной темой.

В отношении чтения моего друга я хотел бы в заключение подчеркнуть то же самое, о чем я уже упоминал при описании его профессиональных занятий: он читал непомерно много и с помощью своей необыкновенной памяти скопил запас знаний, который был гораздо выше стандартного уровня двадцатилетнего молодого человека, но он избегал какого-либо фактического обсуждения этой темы.

Когда он побуждал меня прочитать какую-либо книгу, он заранее знал, что я никогда не буду ему равным в любом споре, и возможно даже, что он выбирал книги, которые рекомендовал мне прочитать, помня об этом. Его не интересовало ни «еще одно мнение», ни какой бы то ни было спор об этой книге.

Его отношение к книгам было то же самое, что и его отношение к миру вообще. Он с жаром поглощал все, что попадало к нему в руки, но очень старался держаться на безопасном расстоянии от всего, что могло бы подвергнуть его испытанию.

Безусловно, он был исследователем, но даже в своих книгах находил только то, что удовлетворяло его требованиям. Однажды, когда я спросил его, действительно ли он намеревается завершить свою учебу лишь при помощи книг, он посмотрел на меня с удивлением и гаркнул: «Разумеется, тебе нужны учителя, я это вижу. Но для меня это лишнее». Дальше в ходе нашего разговора он назвал меня «интеллектуальным хапугой» и «паразитом за чужим столом». Мне всегда казалось, а особенно в период нашего совместного проживания в съемной комнате в Вене, что он не ищет в своих кипах книг чего-то конкретного, вроде принципов и идей для собственного поведения; напротив, он лишь искал подтверждение тех принципов и идей, которые у него уже были. По этой причине его чтение, за исключением, наверное, германской мифологии, не было вопросом образования, а было чем-то вроде проверки самого себя.

Я помню, как в Вене он пространно излагал свои многочисленные проблемы и обычно заканчивал свою речь ссылкой на какую-нибудь книгу: «Видишь, человек, который написал это, придерживается точно такого же мнения, что и я».

Глава 18

Вечера в опере

Главными моментами нашей дружбы были совместные посещения Венской придворной оперы, и воспоминания о моем друге неотделимы от этих чудесных впечатлений. Театр в Линце видел начало нашей юношеской дружбы, и это подтверждалось всякий раз, когда мы посещали самый главный оперный дом в Европе. По мере нашего взросления различия между нами становились все более заметными, а разница в нашем происхождении, профессиональных стремлениях и отношении к общественной и политической жизни все больше и больше отдаляли нас друг от друга. Тем не менее наш пылкий восторг перед всем, что было красотой и благородством, которое нашло свое высочайшее художественное выражение в постановках венских опер, связывало нас все теснее. В Линце наши отношения были ровными и гармоничными, но в Вене стали нарастать конфликты и напряжение, которые были следствием, главным образом, нашего совместного проживания в одной комнате. К счастью, в это же время наши общие художественные впечатления укрепляли нашу дружбу.