Пером и шпагой - Валентин Пикуль

– Побили, но не убили! – сказал отчетливо. – Новизны тут никакой нет: король прусский не продает побед дешево…

В ухо аншефа, оглохшего от грохота боя, кричал Лаудон:

– Они сбросили в озеро мосты… Смотрите, уже занимают Кургунд, от леса скоро пойдет Зейдлиц… Неба уже не видать от пыли! Франкфурт от нас отрезан…

– Ничему не удивляюсь, – отвечал Салтыков. – Король прусский уже начал воевать, но мы-то сиворылые, еще не начинали…

Казалось бы, уже все решено: Фридрих близок к виктории.

Но тут в ставку короля стали собираться генералы. И все, как один, с пасмурными лицами. Взирали искоса.

– Ваше величество, – объявили они, – битву надо заканчивать. Войска уже в изнурении. Если сражение затянуть хотя бы на час, весь наш первый успех полетит к черту.

– Перестаньте болтать вздор! – наорал на них король. – В уме ли вы, когда все идет так чудесно!.. Мне не нужна половинка арбуза – я хочу съесть арбуз целиком. Что мне с того, что я поколотил русских, если политическое состояние Пруссии требует от нас добиться полного разгрома России!

Генералы стояли на своем.

– Есть положения, король, – говорили они, – когда надо ограничить себя лишь половиной успеха, и тогда это будет победой. Если же сейчас достигать второй половины успеха, тогда победа обернется для нас поражением…

Фридрих, сложив пальцы в щепотку, подбежал к ним (маленький король) и снизу вверх заглянул в лица своим бесстрашным, непобедимым генералам…

– И это… вы? – спросил он жалобно. – От кого я слышу эти слова? Или слава прусских вождей – это миф? Да поймите же наконец: мой успех разложил русскую армию. Я уже ослабил их душевно. Они – как тряпки сейчас. Их ничего не стоит добить, как щенят. Или вы не видели, как они бежали?

Раздался голос Зейдлица:

– Они бежали, это верно. Но с Мюльберга гуртом перебрались на Шпицберг… Мы победим сегодня, если прекратим сражение сейчас же…

Фридрих не мог поверить своим ушам:

– И ты, Брут?! – вскричал он.

– Нет, король, я не Брут, а твой Зейдлиц… И ты знаешь сам, что я готов жизнь отдать за тебя! Прислушайся же к моим словам.

Фридрих сразу успокоился – перестал играть.

– Тогда будем честны до конца, – сказал он. – Битва при Цорндорфе была лишь наполовину нашей победой. Битвою сегодня при Кунерсдорфе я желаю торжественно закрыть неудачный Цорндорф… Мне это нужно. Наконец, я ваш король, и я имею право делать то, что я хочу.

И тут он заметил Веделя, которого раньше сильно любил, а теперь сильно ненавидел. Ведель скромно стоял в стороне.

– А вот и Ведель! – засмеялся Фридрих. – Иди сюда, мой горемычный Ведель… Ты слышал, что здесь говорят? Можно подумать, что мы торгуемся на базаре. А ведь нам сейчас для полной победы немного и надо: взять высоту Шпицберг, и тогда мы выиграли не только сражение, но и всю кампанию этого года!

Ведель вдруг исступленно выкрикнул – со слезами:

– Никого не слушайтесь, король… Только – вперед!

Фридрих обнял его, воодушевляясь:

– Ведель, за такой ответ я прощаю тебе даже Пальциг. Верь: я снова полюбил тебя… Итак, господа, все ясно. Нам осталось одно усилие, один лишь рывок на Шпицберг! Я заклинаю вас… я умоляю вас… я приказываю вам: идите прямо на Шпицберг!

И он воскликнул трижды, выкидывая вперед руку:

– На Шпицберг! На Шпицберг! На Шпицберг!

– Вот он мне и попался, каналья, – сказал Салтыков. – Ах, глупец! Ну, разве же так это делают? Ведь он застрянет своей конницей на узких дефиле… Отныне начинаем разгром короля!

Подсознательно почуяв близость вражьей атаки, аншеф стал сыпать распоряжениями. От его шатра поскакали в огонь и в дым ординарцы. В ход тронулись резервы. Ретраншемент укрывал перемещение войск от огня. С горы Юденберг, спускаясь с высоты по зеленой, еще не пробитой траве, скученно сошли в низину два свежих русских полка. Фронт был перестроен… Аншеф выждал (старики терпеливы), когда на Мюльберге соберется немцев побольше, и велел открыть по высоте ураганный огонь:

– Тратьте ядра без скупости… Копить сейчас не надо!

Горящими яблоками поплыли в небе мортирные бомбы. Фридрих такого еще не видывал, хотя повоевал немало: русские швыряли снаряды с огнем через головы своих войск. Но, быстро сообразив, король бросил свои батальоны на высоту Шпицберга…

Над гвалтом голосов, над пушечным громом, на самом пике этого проклятого Шпицберга, вдруг выросла неповторимая, вся во вдохновении боя фигура Петра Румянцева… Глаза вытаращены, мундир на генерале рван, а в руке – обломок шпаги.

– Стой крепко! – прорычал он. – Ежели кто с места двинется, того поймаю и башку оторву…

Пруссаки уже близко. Бегут. Рты их разъяты в вопле.

И начался прибой:

волна пруссаков докатилась до Шпицберга – скала!

отхлынула и снова пошла вперед – скала!

еще раз, покрываясь кровью, ударила – скала!

бросились на Шпицберг всей грудью – скала!

Тогда Фридрих, побледнев, крикнул:

– Коня!

Фронтальную атаку на Шпицберг повел сам король.

Салтыков подозвал к себе трех ординарцев.

– Дворяне, – сказал он им, – двух наверняка убьют, потому пошлю трех сразу. Один из вас доскакать должен до апшеронцев; явите им волю мою – не отступать…

Ни один из трех не доскакал до полка Апшеронского (все пали из седел, разбиты копытами, насмерть изувечены). Но славный полк Апшеронский не дрогнул. Трава была там высока, и вся она в крови, в крови, в крови. До пояса апшеронцы выкрасились в кровь («сидючи на коленях, отстреливались, покуда уже не осталось из них никого в живых…»[19]).

В атаке безуспешной конь был убит под королем. Картечь сразила его адъютантов. Фридрих вернулся из атаки на солдатской кобыле. Вся одежда была иссечена пулями. Фридрих, почти осатанев, погнал свои войска еще раз. Второй раз. Третий!.. Обратно возвращались уже не люди, а какие-то кровавые ошметки – безглазые, безликие, многие тут же сошли с ума…

Шуваловские гаубицы сыпали, торжественно и гулко, вокруг себя смерть полными горстями («С Елизаветой – бог и храбрость генералов, Российска грудь – твои орудия, Шувалов!» – так писал тогда Ломоносов)…

И, как всегда в критические моменты, король позвал:

– Зейдлиц!

Но в ответ услышал – совсем неожиданное:

– Король, мои эскадроны не железные.

Фридрих разбил трубу о дерево, в ярости топал ногами, крича на Зейдлица, как на последнего лакея:

– Я все равно не слышу твоих слов, сейчас мне плевать на все слова, какие существуют на свете… Иди в атаку не рассуждая!

Зейдлицу уже подводили боевого коня. Порыв ветра раздул парусом его белую гусарскую накидку – как саван, как саван. Он вдел уже ногу в стремя, но продолжал огрызаться:

– Это безумие, король, бросать на ветер мои славные эскадроны!

– Безумен тот, кто осмеливается спорить со мною.

– От нас же кусков не останется, король.

– Какое мне дело до этого, – вперед!

– Повинуюсь, мой король…

Зейдлиц вскинул свое поджарое тело в мокрое от пота седло. Жестоко надрал уши лошади, разозлив ее перед атакой. Выдернул палаш из ножен, и при свете угарного дня блеснула сизая, как воронье крыло, страшная боевая сталь.

Секретарь короля де Катт был рядом, со своим альбомом. «Что-то надо сказать для истории… Но – что сказать?»

– Мы будем перебиты, – вот что сказал Зейдлиц.

И грозная лавина конницы (лучшей конницы мира), взлягивая землю, взметая клочья дерна и песок, рванулась вперед…

Салтыков, увидев, как быстро движется через поле блеск и ярость прусской кавалерии, сказал – почти довольный:

– Вот последний козырь короля… Король продулся в пух и прах! Завтра, видать, с торбой по дворам пойдет… любой милостыньке рад станется…

Наперерез прусской кавалерии – клин клином вышибать! – вымахала на рысях русская конница. В пыли и ржанье лошадей рассыпался тусклый пересверк палашей и сабель. Желтые облака сгоревшего пороха низко плыли над головами всадников. Хрипели и давили друг друга лошадьми звенящие амуницией эскадроны…

Весь покраснев от натужного крика, Салтыков повелел:

– Снимай резерв с Юденберга, гони их на Шпицберг, на Шпицберг… Повторяю: с Юденберга – на Шпицберг! Резерв!

Приказ был отдан вовремя, ибо пруссаки уже карабкались на Шпицберг. Гренадеры поддели на штыки русских канониров. Пушки они не могли укатить: пруссаки тут же свинцом их заклепывали.

– Ничего, ничего, – говорил аншеф. – Потом мы их снова расклепаем…

К пяти часам дня прусская кавалерия, разбегаясь за прудами, еле двигала ноги. Медные кирасы были рассечены палашами так, будто русские рубили их топорами. А сам Зейдлиц, плавая в крови от шрапнельных ран, лежал, словно верный пес, возле ног своего короля:

– Я знал, король, что мы будем перебиты.

«Ах, Зейдлиц, Зейдлиц… и ты не справился?» – Фридриху хотелось плакать. Он отъехал на коне в сторону, и русское ядро, прилетев издалека, ударило его лошадь прямо в грудь. Жаром и нехорошим духом теплой крови пахнуло в лицо. Король едва успел вырвать ногу из стремени – рухнувший конь чуть не размял его. Это была вторая лошадь, убитая под королем сегодня.