Охотники за каучуком - Луи Анри Буссенар

Вдруг Жоао, стоявший на носу передней пироги, обернулся и жестом заставил разом смолкнуть оба экипажа.

Залив делал крутой поворот. Пироги умерили ход и стали огибать мыс, поросший ковром водяных растений.

В этот момент Жоао сильным ударом весла заставил пирогу, на которой он находился, круто повернуть и засесть носом между корнями водорослей и прибрежных кустов, заканчивавшихся громадными блестящими и твердыми, как подносы, листьями.

Следующая позади пирога проделала тот же маневр, отчего обе они оказались совершенно скрытыми от посторонних глаз.

Гребцы с проворством и ловкостью обезьян, цепляясь за корни, выбрались на твердую землю, где росли высокие пальмы, авангард целого леса пальм.

— Здесь! — проговорил Жоао, указывая рукой на прогалину, в ста метрах от того места, где они теперь стояли.

— Хорошо! — отозвался Диего и приказал своим людям вооружиться.

Маленький отряд, выстроившись, беззвучно двинулся вперед по мягкой сырой почве.

Диего первым подошел к прогалине, поросшей редкими стволами тощих, но стройных пальм, прямых и неподвижных, как готические шпили. На этой полянке он увидел группу безоружных индейцев, занятых свежеванием огромной рыбы, известной здесь под названием пираруку. Немного подальше, между стволами пальм, виднелись гамаки, и в них лениво растянулись белые люди; одни из них курили, другие тянули из дорожных фляг тафию. Наконец, с противоположной стороны лежали двое раненых, крепко связанных и как будто брошенных здесь в траву подле жалкого, наспех сооруженного карбета, состоявшего из нескольких плохо скрепленных кольев и кровли из больших широких листьев.

При виде рослого Диего мура, бросив свою рыбу, с протяжным воем кинулись к людям, растянувшимся в гамаках. Эти проворно вскочили на ноги и с недоумением уставились на колосса-негра с безобразным лицом, за спиной которого стояли еще другие негры, вооруженные с головы до ног. Однако удивление их продолжалось недолго. Один из них, человек уже старый, с лицом, выражавшим дерзость и наглость, сделал шаг вперед и шутливо воскликнул:

— Эге! Да это негр! .. Ну здравствуй, приятель, как живешь?

Но Диего остался безмолвным.

— Что же ты, или проглотил свой язык, или ты глух, парень?! Мне кажется, что господин Луш оказал тебе честь, заговорив с тобой!

— Молчать! — грозно произнес Диего. — Отвечай мне ты, когда я буду тебя спрашивать!

— Что? Эта немытая рожа смеет мне говорить «ты»! Видно, мир перевернулся! Мы — белые люди, как видишь, и здесь, как и всюду, негры должны преклоняться перед ними!

— Вы — беглые каторжники, бежавшие из Кайены, не так ли? — продолжал Диего, не удостаивая Луша ответом, хотя пепельно-серый оттенок, который приняло его лицо, указывал на скрытое бешенство.

— Ну, и что же из того? Какое тебе до этого дело?

— Вы разграбили и сожгли серингаль француза?

— Разве ты судебный следователь? Нам здесь такого не требуется! Слышишь, мы и без тебя обойдемся! И знаешь ли, ты меня не запугаешь с твоей страшной рожей и черномазой командой!

— Довольно! Надо проучить эту старую обезьяну! — крикнул Диего, ни на йоту не изменяя своему пренебрежительному хладнокровию.

И без малейшего усилия он, протянув вперед руку, хватает негодяя за шиворот, вытаскивает его из гамака и, держа на весу, на вытянутой руке, как мокрого щенка или котенка, разглядывает его как ребенок — игрушку, затем швыряет на землю с гримасой отвращения, добавив при этом:

— Меня зовут дон Диего, не забудь этого!

— Геркулес, сюда! — вопит старик.

На этот зов второй европеец, в белых холщовых панталонах и синей матросской рубахе, выскакивает из гамака и кидается на негра. Диего спокойно достает из-за пояса револьвер, приставляет его дуло к груди нападающего и говорит:

— Долой руки, любезный! Я не хочу вам зла, но вы должны исполнить мои требования! Не то я вас истреблю всех до последнего и брошу на съедение кайманам!

— Вот это сказано толком! Чем мы можем вам служить, господин «дон» Диего, которого я совсем не знаю и о котором никогда ничего не слыхал?

— Сейчас узнаете, что я от вас требую, а кто я, это вас в сущности вовсе не касается. Прежде всего, вы все четверо последуете за нами и отошлете ко всем чертям этих гадов мура!

— А затем?

— Это уже мое дело! А ваше дело — повиноваться!

При последних словах молодая женщина, бледная, заплаканная, изнеможенная, выбежала из карбета, держа на руках ребенка, и кинулась на Диего; двое других детей цеплялись за третьего, мальчика лет десяти, который смело смотрел на то, что происходило вокруг него.

— Кто бы вы ни были, — воскликнула женщина, — спасите нас, молю вас! Сжальтесь над этими детьми, у которых теперь, быть может, уже нет отца! Вырвите нас из рук этих негодяев!

Диего, ошеломленный и недоумевающий, в первую минуту хранил угрюмое молчание, затем, обернувшись к Жоао, стал расспрашивать его по-португальски, не ответив ни слова на отчаянную мольбу женщины.

— Это и есть жена серингуеро с Арагуари с его детьми? Ты в этом уверен?

— Я видел ее всего один раз, но узнаю ее!

— В таком случае, Жоао, друг мой, у тебя счастливая рука, и этот выводок маленьких французов, право, не дурной приз! Забирай их всех на пироги и в путь!

ГЛАВА IV

Опасения. — Собака. — Неожиданное появление одного из свидетелей несчастья. — Рассказ о трагедии. — В отсутствие господина. — Приготовления к обороне. — Пожар карбетов и хижин. — Вызов, требование и возражение. — Зажигательные стрелы. — Отступление. — Оцеплены. — Отчаянное сопротивление. — Избиение и поражение. — Пленники. — Тщетные поиски индейца Габира. — Беззащитность. — Затопленная пирога. — Жалкие остатки прежнего величия. — План кампании. — Что могут сделать три человека и одна собака. — Идем!

При каких странных и ужасных обстоятельствах молодая и прелестная подруга Шарля Робена со всеми своими детьми очутилась в руках негодяев-разбойников, бежавших из острогов Кайены? Какое беспримерное несчастье обрушилось вдруг на богатое и роскошное поместье серунгуеро? Какая буря развеяла в прах все его богатства, так честно и благородно нажитые и приобретенные?

Читатели, вероятно, не забыли еще, как молодой искатель каучука Шарль, избавившись чудом, благодаря вмешательству индейца Табиры, от преследовавших и истязавших его негодяев, наконец очутился перед обгорелыми развалинами своего дома и всех великолепных строений усадьбы.

Надломленный страшными предчувствиями, измученный и исстрадавшийся, молодой человек, изнуренный в борьбе, которую он выносил в течение сорока восьми часов, почувствовал, что силы изменили ему при виде обрушившегося на его голову нового несчастья. Он бы легко примирился со своим материальным разорением. Что, в сущности, значила для этого смелого, отважного и неутомимого колониста даже полная потеря всего состояния по сравнению с той трагедией, какая постигла его, супруга и отца?