Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе - Лев Рэмович Вершинин

не жди. Германия, если сама захочет, мы рассмотрим. А от Турции, поскольку сосед, никуда не денемся, но пусть в Стамбуле знают, что Великой Болгарии — быть!» — и при полной поддержке Его Высочества объявил курс на «истинную демократию». И перешел от слов к делу.

Прежде всего он вернул из армии студентов, восстановил на работе профессоров и съездил в Петербург на смотрины, обговорив там многие важные вопросы. А затем, вернувшись, провел через Народное собрание серию законов, удовлетворивших основные требования рабочих и большинства других недовольных, решивших в итоге, что раз теперь власть с ними по-хорошему, так и они по-хорошему с властью. После того, поскольку «золотые годы» бума прекращаться не собирались, пришло наконец время всерьез и надолго заняться внешней политикой.

МЫ ОТКРЫТЫ ДЛЯ ЕВРОПЫ

Честно скажу, при работе над этой главой остатки волос вставали дыбом от тоскливого понимания, до какой степени все-таки ничто не ново под луной. Судите сами...

К 1908-му Болгария де-факто являлась суверенным государством. Ей удалось избавиться от «берлинского ярма»: от уплаты вассального налога она отказалась, найдя пустяковый, но юридически безупречный предлог, армию развивала, даже не думая сообщать султану, договоры заключала и дипломатические контакты завязывала без участия Порты и т.д. Но всё же формально независимой — в смысле, общепризнанной — она по-прежнему не была, и решение этого вопроса считалось приоритетным при всех кабинетах. Вот только до восстановления отношений с Россией об этом, учитывая позицию «немецкого блока» и полное равнодушие к теме всех прочих, не приходилось и мечтать. Но и когда отношения были возобновлены, всё оставалось очень непросто.

Естественно, Петербург этому предельно важному, способному резко изменить «балканский расклад» вопросу уделял пристальное внимание, благо Фердинанд начал теребить нервы Николаю II сразу после крещения своего наследника. Но намерения «вписываться» князь не проявлял — напротив, уже 5 июля 1897 года в письме Юрию Бахметеву, посланнику в Софии, граф Дамсдорф, тогда еще товарищ министра, выражал «полное несочувствие» идее провозглашения полной независимости, подчеркивая, что «уже было дано княжескому правительству дружеское предостережение против всяких стремлений к политике приключений, могущей создать препятствия делу умиротворения и невыгодно отразиться на истинных интересах княжества».

Тот же курс Владимир Николаевич Дамсдорф продолжал и позже, уже в ранге главы МИД, ставя «сохранение баланса» и «устойчивость партнерства с центральными державами» превыше всего даже после заключения в 1902-м военной конвенции, казалось бы сблизившей интересы империи и княжества по максимуму.

Ситуация начала меняться лишь в мае 1906 года, когда после смерти «германофила» Дамсдорфа министром иностранных дел стал Александр Извольский, считавший важнейшей своей задачей максимальное сближение с Англией и сумевший-таки пробить выгодный для России договор о разграничении сфер влияния. В отличие от предшественника, Александр Петрович насчет Вены иллюзий не имел и укрепить положение империи на Балканах стремился, однако торопить события опасался.

Конечно, имея в «мягком подбрюшье Европы» две прочные точки опоры (черногорских Негошей, фактически сидевших на содержании у империи, и сербских «цареубийц» Карагеоргиевичей, которым пути назад просто не было), привязать покрепче еще и сильную Болгарию означало бы сделать империю абсолютным гегемоном Балкан, причем так, что с точки зрения международного права никакая Вена не имела бы оснований и пискнуть. И разумеется, простейшим вариантом было бы поддержать инициативы болгарского князя.

Однако МИД России возглавляли не мальчики в коротких штанишках, а профессионалы. Они прекрасно сознавали, что любые попытки пересмотреть балканский статус-кво чреваты самыми серьезными осложнениями, а международное право только тогда международное право, когда подкреплено силой. Россия же, проиграв в Маньчжурии и только-только выползая из передряг 1905 года, ни материально, ни морально не готова была к открытому конфликту.

А между тем в случае «возникновения осложнений» в связи с провозглашением болгарской независимости Петербург, дав согласие, автоматически вынужден был бы либо встать в конфликте на сторону Болгарии, либо, как писал Александр Извольский, «разом потерять плоды вековых усилий, тем самым утратив роль великой державы, в которой и состоит сущность России».

«Таким образом, — открыто заявлял Александр Петрович, — сколь бы ни был естественен для нас такой поступок, мы сейчас не должны, мы не можем предпринимать ничего такого, что привело бы нас к вооруженному столкновению с кем бы то ни было. Россия, прежде всего, нуждается в мире, нуждается в восстановлении своих сил после внешних и внутренних потрясений последних лет».

А потому, добавлял он, «основные черты нашей политики остаются неизменными: Россия по-прежнему не ищет никаких территориальных приобретений или особых выгод на балканском полуострове. Мы стремимся лишь к улучшению судьбы христианского населения Турции, к мирному развитию балканских государств и к сохранению статус-кво».

Так что в ответ на постоянные напоминания насчет «а может быть, уже?» с берегов Невы в Софию шли указания типа: «следует напомнить Станчову [...] разговор с ним в Петербурге и самым решительным образом объяснить ему, что при настоящих обстоятельствах провозглашение Королевства не может встретить с нашей стороны поддержки. Он должен понять, что последствия опрометчивого решения лягут всецело на ответственность Болгарии».

И окончательный вердикт Извольского: «Таким образом, твердо стою на том, и таково же мнение государя, что главная необходимость для нас сейчас сохранять Балканы в нынешнем состоянии, потребовав от Вены такого же поведения в отношении Боснии и Герцеговины».

С ЦЕЛЬЮ ВЫРАБОТКИ МОДАЛЬНОСТИ

В общем-то, здраво и разумно, и Александру Извольскому, как известно, удалось даже добиться от Австро-Венгрии принципиального согласия на признание независимости Болгарии, да только вся проблема заключалась в том, что Вена, понимая, что Россия не хочет открытой войны, совершенно не собиралась соблюдать данное слово, а Фердинанд, в свою очередь, категорически не собирался ждать. Вернее, готов был и подождать, но не разрешения России, а удобного момента для признания королевства.

Да и вообще (по Неклюдову): «Всегда согласный на исполнение половины программы с тем, чтобы со временем осуществить другую, он не мог идти против болгар, желавших достичь всего, не согласных ни на какие уступки и готовых пойти на всякий риск в уверенности, что и при полной неудаче им не дадут пропасть как народу и государству». Так что в любой момент могло произойти всё что угодно, был бы повод, — а в поводах, учитывая позицию «всей Софии», недостатка не было. Скажем, 30 августа (11 сентября) 1908 года в Стамбуле случился ставший позже знаменитым «инцидент Гешова».

Пустяк, в общем-то, дело житейское: всего-навсего Ивана Гешова, болгарского посланника, не пригласили на прием по случаю дня рождения султана, вполне справедливо сославшись на то, что статус представителя вассального князя не соответствует уровню мероприятия.