Городская фэнтези — 2008 - Анастасия Парфёнова

Задержавшись в дверях и нахмуренно обдумав что-то, блондин в пальто с пелериной на прощание ещё раз дунул в сторону телеграфиста — и к тому начала возвращаться подвижность. Но не голос. Способность произносить слова он обрёл через сутки, а как пишутся буквы, вспомнил лишь через неделю.

Мадам была непреклонна, словно оберегала невинность Христовых невест.

— Нет и ещё раз нет, господа! Девочки не могут вас принять, не будем понапрасну тратить время на пустые разговоры.

— О, Магдалена, разве вы забыли нас?! — раскатисто пел Бабель, потирая замёрзшие руки. — Я и граф Гертье…

— …прекрасно помню; вы были у нас третьего дня. Но монсьер Бабель, посудите сами — до вас я отказала нескольким господам, чьи состоятельность и знатность столь же очевидны, как и ваши. У нас заведение для благородных, мы обязаны соблюдать чистоту и… — заботливая хозяйка нахмурилась, чтобы не ошибиться в произношении мудрёного словечка, — гигиену. А водопроводные трубы промёрзли, даже кран на улице заледенел. Чтоб раздобыть воды для умывания и утреннего кофея, швейцару придётся откалывать лёд пожарным топором. Не говоря уже о прочем! Девочки должны быть чистыми и свежими, как розочки, чтоб я могла допустить их к вам, — и никак иначе!

Это был четвёртый по счёту дом с девками, где приятелей завернули с порога. Окоченевший извозчик, успевший заломить цену до полутора талеров, предложил, стуча зубами, съездить на Сьеренборд к Голодному кладбищу, а не повезёт — так на Висельный берег.

— Уж там-то обслужат! — заверял он как знаток. — Там девчонки — у-ух-х! не то что тутошние неженки. И прислуга расторопная — в момент котёл воды нагреют.

Гертье, ёжась под тощим пальто, живо представил себе безобразие, которое их ждёт, — грязный, пьяный и прокуренный кабак в полуподвале, музыка расстроенной фисгармонии, кельнеры, похожие на карманных воров, измятые и осовевшие девушки с перегаром изо рта, портовая рвань за изрезанными и прожжёнными столами, скверное пойло вместо доброй выпивки, визгливый смех, скандал с дракой и битьём бутылок… Есть любители сойти на городское дно, но Гертье был не из их числа. Мысли о приятных посиделках с флиртом вымерзли, осталось одно желание — добраться до жилья, растопить печурку и зарыться в постель.

— Бабель, довольно дверные замки целовать. Едем ко мне! Посчитай, сколько ты прокатаешь, если отправишься домой, — и соглашайся.

— О, мой добрый камрад! я с тобой, рука об руку! погоняй, Автомедон, наш верный колесничий! — Привстав, Бабель толкнул кучера кулаком в спину.

— Куда ехать изволите? — Извозчик, не сведущий в поэзии Гомера, за хорошую деньгу готов был стерпеть любое путешествие.

— Маргеланд, Вторая набережная.

— Эх ты!.. Ну, ваше сиятельство, с вас ещё талер, всего два пятьдесят — и на том поладим.

— Грабитель! — Бабель возмутился. — Как ты смеешь требовать столько?! Обирала!

— Ничуть, светлейший князь, — я так понимаю, что на девках вы сегодня сэкономили, значит, на лошадку сможете потратиться…

— Резон, — согласился Гертье, залезая в фиакр. — Ещё двадцать центов получишь, если будешь погонять как следует.

Чтоб скорей добраться на восточную приморскую окраину, смекалистый извозчик выбрал путь покороче, по мостам через острова левобережья. Гулкая звёздная ночь простиралась во всё небо; дрожали и гасли огоньки в окнах. Цокот копыт и стук колёс могли бы убаюкать ездоков, если б не пробирающий до костей холод, который всё усиливался. Когда миновали церковь Марии Стелла Гратис, Бабель заухал, сильно хлопая в ладоши и подпрыгивая на сиденье, словно бесноватый.

— Как же! я! не подумал! надо! было! в аптеку!

— Зачем? — Гертье растирал щёки.

— Спирту! склянку! выпить! огнём бы зажгло!

— Не боишься? Проспиртованное тело может загореться от малейшей искры — один пепел останется.

— Ха! мне! ничуть не страшно!.. Лучше в пекло, чем стать снеговиком! А говоришь, медвежий плащ греет в самую лютую стужу? Он б-большой, м-можно д-двоим з-завернуться!

— Д-да, — клацал зубами и Гертье, — на охоте, на ночёвке мы с батюшкой в нём как в мешке… Мех толстый!

— О, не рассказывай! я сейчас завою!

На перекрёстке с телеги сгружали деревянные плахи, а согбенный полицейский унтер в пальто с поднятым воротником, натянув фуражку околышем на уши, приплясывал у наваленных на мостовую дров, стараясь запалить спичку — те ломались в пальцах, шипели и не загорались. Рядом кутался младший чин, держа факел со смоляным набалдашником.

«Костры на улицах, — мелькнуло у Гертье, — как в старину… Когда это в последний раз было? Похвальная забота; наконец-то отцы города расстарались для бездомных… вон уже собираются», — пожухшие, бедно одетые фигуры стягивались к будущему кострищу, перешёптываясь с надеждой при виде заполыхавшего факела.

Облитые керосином, плахи с треском вспыхнули, озаряя лохматым оранжевым пламенем заснеженную улицу, сугробы вдоль тротуаров, стены домов. Выглянув из-за поднятого фордека, Гертье увидел, как люди тянутся к огню, топчутся, отыскивая место поудобней, чтоб и не мёрзнуть, и не обжигаться.

Впереди на тротуаре замаячила одинокая фигура женщины; с каждым поворотом колёс она становилась ближе. Гертье различил аккуратную шляпку, оценил покрой просторного и вместе с тем изящного пальто, но было в её фигуре нечто, обеспокоившее его. Спина сгорблена, плечи вздёрнуты, воротник поднят, а локти прижаты к бокам. Не шатаясь, молодая женщина (дамы в возрасте так не одеваются) шла медленной, нетвёрдой походкой, склонив голову.

— Бабель, тебе не кажется, что…

— Что?

— Эй, приятель, ну-ка останови! — Гертье спрыгнул на ходу и летучим прыжком ловко перемахнул через сугроб. Сзади раздалось запоздалое: «Тпр-р-ру!»

— Сьорэнн!.. — окликнул Гертье. Женщина сонно обернулась — лицо её было белым, глаза застывшие, отсутствующие. — Извините, но, может быть, вам нужна помощь?

…Молодой человек, нагнавший Рагнхильд, был одет просто, но со вкусом, что выдавало в нём натуру, изощрённую в умении нарядиться по средствам и при этом соответствовать богемной моде. На его охотничьем картузе красовалась малиновая лента-околыш (цвет Кавалькора — девичья погибель!). Серого сукна пальто-честерфильд с бархатным воротником в тон шарфу, панталоны в чёрную и серую полоску, чёрные суконные штиблеты с белыми металлическими пуговицами. Но в глаза Рагнхильд бросилось не платье, а его лицо — утончённое и столь чистое, словно его не касалась бритва, хотя рост и стать указывали на уже достаточно зрелый возраст, крепость мышц и привычку держаться независимо и смело. Улыбка на тонких и ярких губах мужчины была осторожной, нерешительной, а его светлые глаза внимательно и чуть встревоженно наблюдали за Рагнхильд.