Преступление доктора Паровозова - Алексей Моторов

— Ты скажи, у тебя дети есть? — возобновил прерванную тему один из омоновцев и, заметив утвердительный кивок Чеснокова, продолжил: — Ты им «сникерсы» покупаешь?

— Случается! — согласился тот. Было заметно, что все малость поддали, включая и Юлю с Галей. — Лично мой больше «Марс» предпочитает, на него рекламу сейчас крутят.

— Ага, — навалился на стол омоновец, немного расплескав мой смородиновый «Пиквик». — А у меня дочь, восемь лет! Так она не видит ни хрена этих ваших «сникерсов»! Потому что папка у нее не бандит, не коммерсант сраный!

— Даже я могу «сникерс» себе купить, — заявила Юля, подвинув ко мне сахар, — подумаешь!

— Ты! — мрачно усмехнулся омоновец, посмотрев на Юлю. — Ты можешь! Небось на два «сникерса» только и хватает!

Он посидел, помолчал немного, играя желваками.

— Раньше я с семьей на море мог съездить, у нас телевизор был цветной, двухкассетник, шмотки, жрали нормально! — принялся перечислять он и вдруг жахнул кулачищем по столу, хорошо я успел кружку поднять. — Какую страну загубили, падлы!

— Так кто же ее загубил, — в наступившей тишине спросил я. — Что за люди такие? Или, может, марсиане высадились?

— А то ты сам не знаешь! — обрадованно повернулся он ко мне. — Горбач-сука! С него все началось. Как он пришел, все разваливаться стало, к хуям собачьим.

Чесноков согласно кивнул, Галя с Юлей равнодушно курили, второй боец разглядывал что-то на полу.

— Если бы Андропов не умер, у нас бы до сих пор все отсасывали! — убежденно сказал омоновец. — А сейчас? Америке продались за доллары эти вонючие, всё сдали, ничего себе не оставили!

Он тоже закурил. Костяшки его пальцев были все в мелких шрамах. Значит, частенько доводилось ему кулаки применять. Такой если врежет, сразу окочуришься.

— Нынче кто хорошо живет? — вдруг спросил он меня и тут же сам ответил: — Бандиты да коммерсанты. Да еще чурки всякие. Всех русских из своих республик повыгоняли, а сами лямку они тянуть не собираются, можешь быть уверен. Только торговать могут, только накалывать.

— Мы еще с этими чурбанами наплачемся, — неожиданно подал голос и второй боец. — Смотри, что кругом творится! На Кавказе в особенности. В Чечне той же. Нам они теперь не подчиняются, что хотят, то и творят, всех из тюрем повыпускали, склады армейские разграбили, никто там работать не желает, только нефть могут воровать да поезда грабить. Я по армии знаю, если их сразу не загасить, потом говна не разгрести!

— Ну а кто гасить-то будет? — искренне поинтересовался я. — Вы так говорите, как будто я им дал добро, чтобы они поезда грабили. Мне это не больше вашего нравится. Вы хоть при оружии, а мы?

Однажды, когда я уже уволился из реанимации, как-то ночью вошли шестеро. Поднялись по эстакаде с улицы на второй этаж, было лето, а летом ворота не всегда закрывают. Шестеро наглых, здоровых молодых парней. Наверное, решили дружбана своего проведать, да ошиблись дверью. Когда их попросили выйти, объяснив, что тут реанимация, они достали пушки и стали тыкать всем в лицо.

— Ты хоть знаешь, с кем говоришь? Мы — чеченцы! Мы вас землю жрать заставим! — отрекомендовались ночные гости.

Они обрезали телефонный шнур и начали экскурсию по отделению.

— Это что? Больные? А чем болеют? Заразным? Если я от них заражусь, клянусь, вы мне все ответите! Может, их добить? И вам легче, работы меньше будет!

Они неспешно прогуливались мимо коек, ржали, приставляли пушки к головам пациентов, отпускали развязные замечания по поводу сестер, лазили по шкафам, доставали лекарства, по складам читая названия и небрежно швыряя их обратно.

— Еще слово скажешь — мы сейчас по очереди всех ваших медсестер на твоих глазах заделаем, — пообещали они дежурному врачу, когда он попытался это пресечь.

Через полчаса, устав изгаляться, они ушли. Насладившись чужим страхом и унижением.

Все это время одна из сестер, которой удалось пробраться в соседнее послеоперационное отделение, названивала в милицию, сообщая, что по реанимации расхаживают вооруженные люди и угрожают персоналу и больным. Сначала там бросали трубку, а потом и вовсе перестали подходить. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Тогда стало понятно: милиция и бандиты превратились в подельников. И никто никого не защитит.

— Так кто гасить будет? — повторил я свой вопрос. — Ладно там Чечня, она далеко, вы хотя бы здесь начните! Смотрите, что кругом! Рэкет, наркота, пол-Москвы со стволами ходит. Ведь когда ОМОН создавали, говорили, для борьбы с организованной преступностью. Вот и боритесь. А то вы больше палками демонстрантов лупите.

Они оба насупились, заерзали.

— Ты что думаешь, — произнес тот, который ругал Горбачева, — нам самим нравится? Да ни хрена! Так же, как и этого черта стеречь.

Он показал пальцем на потолок, имея в виду Леню.

— А давеча кто под пули лез? — насупившись, вступил второй, кивнув на чашки на столе. — Это тебе не чаи с бабами гонять да языком чесать!

А в данный момент чем, интересно, они оба занимаются, вместо того чтобы на посту стоять?

— Да уж! — поддакнул Чесноков. — Это ж надо, чтоб в Москве такая пальба случилась! Раньше о таком и помыслить нельзя было!

— Раньше! — завопил первый омоновец, как будто только этого и ждал. — Раньше порядок был! Попробовал бы кто-нибудь поперек власти вякнуть! Сейчас все Сталина ругают, кому не лень! А он во как всех держал! — И он сжал свой покрытый шрамами кулак, аж кости захрустели.

— При Сталине нормальная житуха была! — согласился второй. — А что сажали, так это правильно! Да и теперь бы не помешало.

— Ну не скажи! — вдруг возразил обычно покладистый Чесноков. — Вот у меня мать всю жизнь в деревне прожила. Так при Сталине там ни у кого паспортов не было. Даже в райцентр без справки из сельсовета нельзя было поехать! Лебеду жрали! Одни валенки на пятерых! Деда за полведра колхозной картошки в лагеря отправили, он там и сгинул. Крепостным и то лучше жилось!

— Зато великая держава была! В войне победили, в космос полетели! Патриотизм был! Русских людей везде уважали! — гнул свое омоновец. — Когда по Красной площади техника шла на парадах, все эти бляди у себя в Америке сидели и бздели!

Все же невероятно интересен загадочный русский патриотизм. Самым главным русским патриотом выступает рябой косорукий грузин, который русский народ выкашивал миллионами. Отчего у патриотов на подсознательном уровне портится настроение, вот они на людей и бросаются.

— А скажите, пожалуйста, — спросил я и отодвинул свой чай, — если сравнить две страны, к примеру, Индию и Бельгию? Бельгия — всего ничего, население небольшое, сама маленькая, за полдня захватить можно. А Индия — территория будь здоров, население почти миллиард, культура древнейшая, ядерное оружие есть, космос осваивают.

— Ну? — недоверчиво спросил омоновец, чувствуя подвох. — К чему это?

— А к тому, что нищий в Калькутте, из тех, что валяются в канаве с дрисней, разве чувствует свое превосходство над бельгийцем? У которого хороший дом, «порш», винный погреб и отпуск на Карибах? Чувствует ли себя этот нищий, исходящий холерной диареей, гражданином великой державы? Греет ли его мысль, что соседи по региону трясутся со страху перед индийской ядерной бомбой? И будет ли бельгиец страдать от комплекса неполноценности из-за того, что его страна не выводит спутники на орбиту и даже Франция и то ее не боится?

— Да херню ты городишь, доктор! — нахмурился боец. — Мы же не Индия!

— Точно, в Индии собственный народ под разговоры о всеобщем счастье под корень не истребляли. В Индии Мхатма Ганди, а у нас товарищ Сталин.

— Ты Сталина не трогай! — с угрозой произнес тот. — Сталин нашу страну создал! За нее миллионы погибли.

— Да забери ты его себе! — Я потушил окурок и поднялся. — Такую страну создал — дунули, плюнули, и ее в три дня не стало. И тогда одни валенки на пятерых, все по коммуналкам, и сейчас. Здоровый лось, «сникерс» дочке купить не в состоянии. За это стоило миллионы губить?

Я сполоснул кружку и отправился в подвал одеваться, а то скоро комендантский час наступит, а мы всё о судьбах мира.

Дождь зло хлестал по стеклам вагона на перегоне между «Автозаводской» и «Коломенской». Справа тянулась огромная территория ЗИЛа, проплывали еле различимые в темноте силуэты бетонных построек. Не люблю осень. Вернее, люблю, но другую — теплую, прозрачную, с шуршащим пергаментом опадающих листьев. Но, как правило, таких дней — всего ничего. Обычная осень — холодная, грязная, дождливая, сплошное уныние. Знаю по себе, когда погода нагоняет грусть, чтобы не свалиться в депрессию, нужно срочно подумать о чем-нибудь веселом.

Ну а так как я все свой лагерь вспоминаю, нужно там что-нибудь веселое раскопать. Хотя и так ясно что. Колю Долбитикова, понятное дело. Вот уж правда — пионер-легенда.