Черепаший вальс - Катрин Панколь

— Я оставлю вам ключ от своей квартиры, и, когда вы простите мое равнодушие и хамство, вы придете, и я буду ждать вас…

— Лука, не надо…

— Нет, надо. Я никогда так не делал. Это доказательство моей… эээ…

Жозефина ждала слова, которое чуть не вырвалось у него… Он его не произнес.

— Это доказательство моей привязанности…

Он встал, нашарил в кармане ключ, положил его рядом с остывшим кофе. Поцеловал Жозефину в волосы и сказал:

— До свидания, Жозефина.

Она смотрела ему вслед. Взяла ключ. Он был еще теплым. Сжала его в ладони — ненужное доказательство умершей любви.

Зоэ разговаривать не захотела.

Жозефина дождалась, когда дочь вернется из школы. Сказала ей: «Детка, нам нужно объясниться. Я готова выслушать все. Если ты что-то сделала не так и раскаиваешься или стыдишься, скажи мне, я не рассержусь, потому что люблю тебя больше всего на свете».

Зоэ поставила ранец в прихожей. Сняла пальто. Зашла на кухню. Помыла руки. Взяла полотенце. Вытерла руки. Отрезала три куска хлеба. Намазала маслом. Убрала масло в холодильник. Нож — в посудомоечную машину. Отломила два квадратика черного шоколада с миндалем. Сложила все на тарелку. Вернулась за ранцем в прихожую и, не слушая Жозефину, повторявшую: «Нужно поговорить, Зоэ, так больше не может продолжаться», закрыла дверь комнаты и не выходила до ужина.

Жозефина разогрела цыпленка по-баскски. Специально приготовила: Зоэ любила цыпленка по-баскски.

Они поужинали вдвоем, в полном молчании. У Жозефины стоял комок в горле. Зоэ подбирала соус, ни разу не взглянув на мать. Дождь стучал в окна кухни, стекал по ним крупными каплями. Когда капли большие, тяжелые, они долго остаются на стекле и их можно сосчитать.

— Ну что я тебе сделала? — закричала Жозефина: у нее не оставалось ни сил, ни слов, ни аргументов.

— Ты сама прекрасно знаешь, — невозмутимо ответила Зоэ.

Она собрала свою тарелку, стакан и приборы. Сложила в посудомоечную машину. Протерла губкой стол — только там, где сидела сама, стараясь не задеть ни одной маминой крошки, сложила свою салфетку, вымыла руки и вышла из кухни. Жозефина вскочила со стула и кинулась за ней. Зоэ закрыла дверь комнаты. Ключ два раза повернулся в замке.

— Я тебе не служанка! — закричала Жозефина. — Хоть бы спасибо сказала!

Зоэ открыла дверь и произнесла:

— Спасибо. Цыпленок был очень вкусный.

И захлопнула дверь перед онемевшей матерью.

Жозефина вернулась на кухню. Села перед своей нетронутой тарелкой. Посмотрела на холодного цыпленка, застывшего в соусе. На сморщенные помидоры и пожухший перец.

Она долго ждала за столом, уронив голову на руки.

Из комнаты Зоэ донеслась песня «Beatles»: «Don’t pass me by, don’t make me cry, don’t make me blue, cause you know, darling, I love only you»[65]. Бесполезно. Ни к чему вызывать ее на откровенность. Нельзя бороться с мертвецом. Тем более с живым мертвецом. У Жозефины вырвался горький смешок. Такого смеха она за собой еще не замечала. Он ей не понравился. Мне надо работать. Искать научного руководителя. Защищать диссертацию. Наука всегда спасала меня в самых тяжких ситуациях. Когда жизнь выкидывает какой-нибудь фортель, на помощь каждый раз приходят Средние века. Чтобы скрыть страх перед завтрашним днем или вчерашнее горе, я рассказывала девчонкам о цветовой символике. Голубой — цвет траура, фиолетовый связывается со смертью, зеленый — цвет надежды, проросшего зерна, желтый означает болезнь или грех, красный — кровь и огонь, как крест на груди крестоносца или плащ палача, черный — цвет ада и мрака. Дочки слушали, испуганно разинув рот, и я забывала обо всех проблемах.

Ее размышления прервал телефон. Она долго не подходила, слушала, как он звонит, и наконец встала и сняла трубку.

— Жозефина?

Голос был радостный. Тон — беззаботный и веселый.

— Да, — выдавила Жозефина, стиснув трубку.

— Ты потеряла дар речи?

Жозефина смущенно хихикнула.

— Да нет, просто я настолько не ожидала…

— А я вот она! Вернулась к жизни… и, подчеркиваю, без всяких обид. Столько воды утекло, верно, Жози?

— …

— С тобой все в порядке? А то, по-моему, не совсем…

— Нет, нет. Все хорошо. А у тебя?

— Я в отличной форме.

— Ты где? — спросила Жозефина, пытаясь зацепиться за какую-то точку в пространстве, чтобы оживить для себя этот призрак.

— А что?

— Да ничего…

— Нет, чего. Я тебя знаю, Жози, ты что-то недоговариваешь…

— Нет! Честное слово… Просто я…

— В последний раз разговор вышел довольно бурный, это точно. Я прошу прощения. Мне правда очень жаль… И я тебе это докажу: приглашаю тебя пообедать!

— Мне бы очень хотелось, чтобы мы больше не ссорились.

— Бери карандаш и пиши адрес ресторана.

Она записала. Отель «Костес», улица Сент-Оноре, 239.

— Ты свободна в четверг, послезавтра? — спросила Ирис.

— Да.

— Значит, в четверг, в час дня… Надеюсь, ты придешь, Жозефина, для меня очень важно, чтобы мы снова были вместе.

— Знаешь, для меня тоже.

Она тихо добавила:

— Я по тебе скучала…

— Что ты говоришь? — переспросила Ирис. — Плохо слышно…

— Ничего. До четверга.

Она взяла плед и вышла на балкон. Подняла голову к небу и стала смотреть на звезды. Великолепное звездное небо, залитое сиянием полной луны, как холодным солнцем. Она поискала глазами маленькую звездочку из созвездия Большой Медведицы. Нашла ее на ручке ковша. Молитвенно сложила руки. Спасибо, что вернули мне Ирис. Спасибо. Я как будто снова дома. А еще постарайтесь вернуть мне Зоэ. Я не хочу войны, вы же знаете, жалкий из меня вояка… Помогите поговорить с ней. Сегодня я даю вам слово: если вы вернете мне любовь моей младшей дочки, обещаю, слышите, обещаю вам отказаться от Филиппа.

Звезды? Вы меня слышите?

Знаю, что слышите. Вы не всегда отвечаете сразу, но всегда берете мои слова на заметку.

Она обратила взор к маленькой звездочке. И забросила свою беду на нее, высоко-высоко, за миллионы километров. Нужно уметь отрешиться от проблемы, на расстоянии все становится яснее. Сразу видно, что за ней кроется. У себя под носом ничего не видишь. Не видишь красоты, не видишь счастья, которые на самом деле никуда не деваются, они рядом… За упорным молчанием Зоэ — любовь девочки к матери, к ней, к Жозефине. Она уверена в этом. Она просто перестала замечать эту любовь. И Зоэ тоже. Красота и счастье обязательно вернутся…

Надо только ждать и терпеть…

Он стал бездельником. Болтался по барам гостиниц с каталогами и журналами по искусству. Он любил бары в дорогих отелях. Наслаждался приглушенным освещением, уютной атмосферой, негромкой джазовой музыкой, звуками иностранной речи, скользящей походкой официантов. Он мог вообразить себя в Париже, в Нью-Йорке, в Токио, в Сингапуре, в Шанхае. Он был нигде и везде. Это его устраивало. Он выздоравливал от любви. Не самое мужественное занятие, думал он.