Направленный взрыв - Фридрих Незнанский

Первые два года своей работы в психзоне Федя Полетаев, помимо попыток спасения страждущих, надеялся понять и феномен шизофрении.

В мировой психиатрии ведь нет болезни, называемой «шизофрения», этот термин на заре века выдумали немецкие психиатры. А русская психиатрия восприняла традиции немецкой школы, так сложилось исторически…

И почему на Западе галоперидол считается химической «смирительной рубашкой», а в советской психиатрии он признается как оказывающий лечебный эффект?

Но все практические изыскания Полетаева потерпели фиаско. Иных лекарств, кроме галоперидола и сульфазина, в советской психиатрии практически не было.

Выспаться Иванову Сергею Сергеевичу на новом месте в своей одиночке не удалось. Как только он увидел первый сон, его разбудили, грубо толкнув в плечо.

А сон был кошмарным. Он мчался по пустынному шоссе в какой-то машине, скорость была сумасшедшая, но его все равно сзади нагоняли две светящиеся фары. Раздалось несколько оглушительных выстрелов, стекла машины покрылись густой сеточкой трещин. Одна пуля обожгла плечо, но это было нестрашно, страшнее оказалось другое. Вторая пуля попала в голову, и его мозг взорвался!..

Турецкий больше обрадовался пробуждению, чем огорчился. Через пять минут заспанный Сергей Сергеевич был уже в кабинете у Кузьмина.

Кузьмин выглядел бодреньким, цвет лица его был розоватый, как у молодого поросенка, карие глаза азартно светились. Главврач с явным удовольствием смотрел на зевающего Сергея Сергеевича Иванова.

Кузьмин показал на белую табуретку, специально для пациентов поставленную в его кабинете. Турецкий сел. Кузьмин же зашел за свой просторный письменный стол и присел на подлокотник кресла.

— Ну что, больной, как настроение? Понравилось вам у нас или в Ташкенте лучше? — с легкой издевкой осклабился Кузьмин.

— В Ташкенте? Не помню… Ничего не помню… — протянул Турецкий.

— Это хорошо, что не помнишь, — хлопнул по колену Кузьмин. — Ну не отчаивайся, вспомнишь обязательно. Так, сейчас полистаем твой медицинский талмуд и назначим тебе новое лечение, гораздо лучшее, чем в Ташкенте.

Кузьмин стал листать пухлую карту больного Сергея Сергеевича…

Сергей Сергеевич Иванов, который последние полгода дышал на ладан, по дороге из Ташкента в Ильинское скончался и был закопан в лесу под Горьким. Но свято место пусто не бывает, военным самолетом из Германии доставлен был новый Иванов, который сейчас и сидел перед главврачом Кузьминым.

Кузьмин не без гордости поглядывал на прибывшего из Германии, так как в венах вновь прибывшего пульсировало его изобретение, его препарат № 9.

— Так, плохо тебя лечили, — протянул Федор Устимович. — Ну да это не важно. Лучше скажи мне, Сергей Сергеевич, помнишь ли ты, как работал на машиностроительном заводе, помнишь, что там делал? Ты ведь слесарем был?

Глаза Турецкого округлились:

— Слесарем? Не помню… Это, наверное, в другой жизни.

— Что-что? О, только не надо мистики! У нас и так в последнее время все газеты пестрят сообщениями о черной и белой магии, о всяких колдунах, инопланетянах и барабашках всяких. Я получаю здесь раз в неделю московскую прессу, читаю — за голову хватаюсь! С этой гласностью все совсем с ума посходили, развели на страницах печати чепуху всякую. Всякие идеи о перевоплощениях толкают!.. Видимо, ты, Иванов, начитался этих газет, не так ли? Из них и взял идею о реинкарнации.

— Может быть… Верно. Я помню…

Федор Устимович поджал губы и прищурил один глаз:

— Ну-ну, почему же не рассказываешь, что помнишь, я ведь спрашиваю!

— Помню, грибы собирали…

— Где?

— В лесу, где же еще.

— И что дальше?

— Кажется, потом «летающая тарелка». Может быть, она меня каким лучом шарахнула? — жалобно спросил Турецкий.

— Когда грибы собирали, много выпили? — усмехнулся Кузьмин.

— Не знаю…

— Очень хорошо, Сергей Сергеевич. А сейчас давай повторим курс, оголи локоть, сейчас мы тебя немного подкрепим витаминами. — И Кузьмин, открыв маленький белый сейф, стоявший в углу, вынул из него небольшую медицинскую бутылочку с плотно притертой пробкой, на которой значилось: «№ 9».

Он посмотрел с улыбкой на Турецкого, взболтал жидкость, затем, вытащив из сейфа шприц, стал наполнять его содержимым из бутылочки.

Когда Кузьмин воткнул иглу в вену Турецкого, в дверь кабинета постучали и, не дождавшись приглашения, вбежал Кошкин:

— С наступающим, Федор Устимович! Помешал, кажется? Я только что из села, шампанским затарился, как просили, вам две или три бутылки?

— Подожди, Ваня, не говори под руку. Видишь, больного мучаю. — Кузьмин, опустошив шприц, выдернул иглу. — Еще не все, еще выпьем за Новый, 1992 год!

— Я не пью… — сухо ответил Турецкий.

— Как это не пьешь, пил же раньше, — удивился Кузьмин.

— А теперь — нет! — чуть ли не вскричал Сергей Сергеевич и поднялся с белого табурета, зажимая маленькую дырочку на сгибе локтя пальцем.

— У тебя что, идиосинкразия выработалась? — удивился Кузьмин. — Но это даже хорошо, видимо, инстинктивно еще помнишь шок?

— У него был шок? От чего? В истории болезни, кажется, не записано, — удивился Кошкин.

— Не суй нос, куда не просят, — строго сказал Кузьмин. — Этот препарат я еще не запатентовал. Но если буду запатентовывать, то только на Западе, когда-нибудь… Может, уже скоро, — задумчиво добавил Федор Устимович.

— А что ему давать, Федор Устимович, седативное что-нибудь требуется? — подобострастно спросил Кошкин, глядя на Турецкого.

— Да брось ты! Ничего не надо, только приглядывай за ним, Ваня, и раз в неделю ему нужно обязательно повторять курс этих инъекций. Но это буду делать только я.

— А когда я выздоровею? — спросил Турецкий.

— Потрясающий эффект! — воскликнул Ваня Кошкин. — Только впрыснули, а больной уже «критику» наводит…

— Да какая тут критика, — махнул рукой Кузьмин. — Ты помнишь, Сергей Сергеевич, какой сейчас год у нас наступает?

— Конечно, только что говорили, что девяносто второй, — ответил Турецкий.

— Надо же, соображает… Так что присматривай за ним, Кошкин. — Кузьмин нажал кнопку звонка, и в кабинет вошли два санитара-контролера в грязно-белых халатах.

Взяв Турецкого под руки, они вывели его из кабинета. Все трое долго шли по длинному, извилистому коридору, на стенах которого висели выцветшие, пожелтевшие репродукции картин Питера Брейгеля.

Турецкий с некоторым страхом и удивлением смотрел на чудовищные картины на стенах, думая о том, как он попал в этот девяносто второй год и у кого бы узнать, где он, в конце концов, находится и, самое главное, — кто он?!

Как говорил врач, он рабочий, слесарь. Но почему-то совсем не верилось, что он слесарь, тогда кто же он?

Но ответ на этот вопрос по-прежнему скрывал туман, клубившийся в голове. Турецкий не был собой, он был никем, каким-то Сергеем Ивановым. Но это имя ему пока ни о чем не говорило…

Новогодний праздник в Москве прошел не слишком радостно.

Меркулов Новый год встречал в кругу семьи, Грязнов — тоже. Только ночью, часам к трем, он подъехал поздравить Меркулова. Они полчаса посидели за столом, стараясь не вспоминать о Турецком, но поминутно мысли каждого возвращались к пропавшему в Германии сослуживцу и другу.

Первым не выдержал Грязнов:

— Есть идея, Костя. Надо поставить такой ультиматум: арестовать счета «Славянского банка» и, пока не вернут Турецкого, прикрыть всяческую их деятельность.

Меркулов, глядя в беззвучно работавший телевизор, протянул:

— Исключено.

— Я не верю контрразведчикам, как не верю и немецкой полиции. Мы сами должны что-то предпринять!

— Давай лучше не будем, Новый год все-таки, — вздохнул Меркулов.

Появилась из кухни жена Кости, дочка сразу после встречи Нового года убежала к своим подружкам, а Костина лучшая половина принесла на блюде домашний торт «Наполеон».

— Слава, прошу оценить мою стряпню. Жалко, что Турецкого нет, когда мы все вместе соберемся?

— Будет Турецкий, и соберемся! — решительно сказал Грязнов, поднимаясь из-за стола.

— Что такое, ты уже уходишь? — удивился Меркулов.

— Да, посидели — и достаточно. А кусочек торта я домой отвезу, если дадите…

В Ильинском Новый год встречали каждый по отдельности. Кузьмин встречал его вместе с женой и десятилетним сыном, пригласили на Новый год, естественно, начальника охраны спецзоны Зарецкого и еще двух контролеров. Конечно, был и Кошкин.

Полетаев встретил Новый год в одиночестве. Почти в одиночестве…

Лишь только Кремлевские куранты пробили двенадцать, Федя Полетаев, совсем не жаждавший праздновать встречу вместе с давно надоевшими Федором Устимовичем и Иваном, немного выпил и в час ночи отправился в зону поздравить своих пациентов, кто не спал, конечно, и заглянуть к новенькому, к Иванову.