Этюды Черни - Анна Берсенева

– Вы не понимаете. – Она улыбнулась. – Это было ночью, водитель был пьян, вылетел на тротуар… Мог бы по стене меня размазать. А всего лишь ногу задел, больше ни царапины.

– И зачем вас ночью на улицу повело! – в сердцах сказал Сергей.

– Ну… – Она смутилась. – За дуростью.

Он тоже смутился. С какой стати она должна перед ним отчитываться? Может, на свидание ходила. Да мало ли какие резоны существуют в жизни такой женщины, как она! Он об этом даже понятия не может иметь.

И как это ему в голову не пришло самое естественное, что должно было прийти: раз она не дает о себе знать, то с ней могло что-то случиться. А он вместо этой простой и ясной мысли выводил какие-то теории о внутреннем ребенке, которого якобы некстати ей показал… Черт знает о чем он думал!

Он смотрел на нее во все глаза, чувствовал себя полным идиотом, но не мог найти у себя в голове и выговорить хотя бы одно такое слово, чтобы идиотом его не считала она.

– Вы не очень торопитесь, Сергей? – вдруг сказала Александра. – Посидите немного?

Он кивнул и сел на стоящий у кровати стул, стараясь не выдать своего волнения и не понимая, к чему это старание.

– Здесь хорошо, – сказала она. – Мне совсем не хочется отсюда выходить.

– Ну да! – не поверил он. – Здесь, конечно, прилично, но все равно же больница, тоска смертная.

– Я раньше тоже так думала. Потому что никогда в больницу не попадала. А теперь… Вы читали «Волшебную гору» Томаса Манна? Про санаторий в Давосе.

– Читал.

– Надо же! Я ведь просто на всякий случай спросила. По-моему, сейчас про такие книги даже спрашивать неприлично. Все равно никто не читал, зачем же людей смущать?

– Вы говорите, как старушка, – улыбнулся Сергей. – Раньше все всё читали, а теперь никто ничего не читает, не умеет, не хочет, не любит, не работает, и далее везде.

– Наверное. – Она снова смутилась. – Да, так о волшебной горе. Здесь – волшебная гора. Зачарованное царство. Замкнутый мир. Ничего внешнего, лишнего.

– А внешнее – лишнее?

– Теперь мне кажется, что да. Я, знаете, перебираю все, что есть в моей жизни внешнего, и ничто из этого меня не притягивает, не влечет.

Что-то завораживающее и правда было в этой комнате. Все заливающий солнечный свет, и фантасмагорическое скрещение веток за окном, и то, как Саша лежит на высокой кровати – взгляд не отведешь…

«Как Спящая красавица, – подумал Сергей. – Осталось только поцеловать».

Эта глупая мысль смутила его невероятно, он испугался, что покраснеет, как впечатлительный юноша. Но он не был впечатлителен и давно уже не был юношей, отчего же тогда?..

«Она мне нравится, и она для меня недоступна, неприступна, – подумал он. – Да, дело только в этом».

Она думала о чем-то своем и так была погружена в эти мысли, ему непонятные, что даже говорила, кажется, не с ним – просто говорила. Надоело молчать, и хорошо, что появился какой-то человек. Сидит напротив, слушает, головой кивает. А если бы он и не появился, то она, может, говорила бы в одиночестве, хотя бы мысленно.

– Я все думаю, думаю: что было со мной хорошего после детства, после юности? – сказала она. – И ничего не вспоминается. Только музыка, да. А человеческого – ничего.

– Разве музыка – не человеческое?

Она посмотрела удивленно, потом кивнула, улыбнулась.

– Я глупость сказала, вы правы.

– Я не говорил, что вы сказали глупость.

– Музыка в самом деле… Я вот прямо сейчас вспомнила – был музыкальный фестиваль в Париже, он всегда в июне бывает. И я как раз приехала туда. Не на фестиваль, а просто пожить в Париже. Мне это бывало как-то необходимо. И вот возвращаюсь вечером домой, не поздно, часов в девять, наверное, еще светло. И вижу, на углу моего бульвара на тротуаре стоит рояль, за ним сидит молодой человек и играет Баха. А на другом углу целый оркестр Генделя играет. А дальше – рок-группа. Это все было человечно, пронзительно человечно, вы правы. – И добавила неожиданно: – Я с этой переломанной ногой стала такая благостная, каждую минуту разреветься готова.

При этих словах она засмеялась, и тут же слезы брызнули у нее из глаз. Вряд ли она так расстроилась из-за перелома. Что-то здесь было другое. Сергей передвинул стул поближе к кровати и взял Сашу за руку.

– Я всегда музыку любил, – сказал он. – Хотя у меня к ней способностей нет.

– Откуда вы знаете, что нет?

Она была так погружена в свое непонятное ему горе, что не отняла руку и, кажется, вообще не заметила, что он ее за руку взял. Но спросила с некоторым интересом, и он сразу ответил:

– А меня пытались учить. В гарнизонном Доме культуры была… Ну, не музыкальная школа, но учительница музыки. Мы в этот гарнизон приехали, когда я в третьем классе был, и мама меня сразу к ней отвела. Родители для меня пианино купили в Хабаровске, в военный городок привезли. И как же я возненавидел Черни!

Он улыбнулся, вспомнив.

– Черни все ненавидят. – Саша тоже улыбнулась. – Я, когда маленькая была, «Сонатину» Клементи ненавидела, а потом, конечно, Черни.

– Я один этюд до сих пор помню. Не выучил его, сказал учительнице, что к следующему разу выучу, и с легким сердцем собрался уже домой. А она мне говорит: «Нет, Сережа, давай-ка садись, учи при мне. Я хочу посмотреть, как ты дома занимаешься».

– И что?

Интерес в Сашином голосе стал отчетливее.

– И я целый час его учил. А она сидела рядом и слушала. Не поправляла – просто слушала. Невыносимо! Стыдно и тягостно.

– А потом?

– А потом обнаружилось, что нас заперли.

– Как заперли? – удивилась Саша.

– Это вечером было. И сторож, наверное, подумал, что все уже разошлись. Там сторож глуховатый был, да и дурноватый тоже. Ну и запер Дом культуры, и домой пошел. А окна на первом этаже с решетками.

– И что же вы делали?

Теперь интерес так и блестел в ее глазах. Все-таки зря она говорила, что ничего хорошего не может вспомнить после детства. Вот этот блеск живой, был ведь он в ее глазах всегда, не в ответ же на его рассказ появился.