Камень, ножницы, бумага - Элис Фини

Долгое время меня не покидало ощущение, что за нами кто-то следит. Я не могу точно объяснить это, дать определение, но думаю, что мы все понимаем, когда за нами наблюдают. Будь то на работе, или на прогулке с собакой, или просто в метро. Вы можете почувствовать, когда чьи-то глаза смотрят в вашу сторону дольше, чем следовало бы. Всегда чувствуете. Это инстинкт.

Обычно, когда я прихожу домой с работы, ты все еще сидишь в своем писательском домике. Но в ночь перед нашей десятой годовщиной я застала тебя в гостиной, в темноте, за просмотром старого эпизода шоу Грэма Нортона на «BBC iPlayer». Генри Винтер известен тем, что никогда не дает интервью, но, дабы отметить публикацию своего пятидесятого за пятьдесят лет романа, в прошлом году он согласился — на одно. Тогда мы смотрели его вместе. Грэм Нортон был таким же забавным и обаятельным, как всегда, но я помню, как мне стало дурно, когда он представил Генри. Старик, которого я едва узнала, проковылял на сцену, чтобы устроиться на красном диване. Трость с серебряной ручкой в виде головы кролика была новым дополнением к его униформе: твидовому пиджаку и галстуку-бабочке. Как и улыбка на его лице, казавшаяся гримасой боли.[41]

Мне бы хотелось никогда не видеть этой передачи, но мы все-таки посмотрели, и прошлым вечером я наблюдала, как ты пересматриваешь ее снова, снова и снова. Ту часть, где Генри Винтер упомянул тебя. Я притаилась в коридоре и видела, как ты перематывал и проигрывал этот эпизод семь раз.

Грэм подался вперед.

— А теперь скажите мне, только между нами (смех зрителей), что вы на самом деле думаете об экранизациях ваших книг?

Фальшивая улыбка исчезла с изборожденного морщинами лица Генри.

— У меня нет телевизора, я всегда предпочитал читать.

— Но вы, должно быть, видели их? — настаивал Грэм, делая глоток белого вина.

— Да, видел. И не могу сказать, что они мне очень нравятся. Но меня убедили позволить сценаристу попробовать — его карьера шла в никуда до того, как я сказал «да», — и даже если меня не устраивает то, что он сделал с моими книгами, большинству людей это по вкусу. Так что…

Грэм рассмеялся.

— Черт возьми, будем надеяться, что он не смотрит!

Но ты смотрел. Как и я. Не думаю, что с тех пор ты разговаривал с Генри или написал что-нибудь новое.

В произошедшем ты почему-то обвинил своего агента, и я почувствовала себя ужасно — он мне нравился, поскольку сумел остаться хорошим парнем в этом порой омерзительном бизнесе. Тем не менее я все равно не смогла сказать тебе правду. Мне казалось, что у нас наконец-то все наладилось, и открыть тебе, что в первую очередь я была причиной, по которой Генри позволил тебе адаптировать его книги, представлялось не слишком блестящей идеей.

Я не знаю, что заставило тебя сидеть в темноте и смотреть старый видеоролик, в котором Генри тебя унижает. Я не знаю, почему тебя все еще волнует, что он думает. В тот вечер я заметила полупустую бутылку виски, который любил Генри, рядом с твоей наградой Bafta. Тяжело, когда кульминация чьей-то карьеры приходится на самое ее начало. Иногда лучше начать с малого — дать себе простор для роста.

Я прокралась обратно в холл, хлопнула входной дверью и побежала прямо вверх по лестнице.

— Я собираюсь быстро принять душ, — крикнула я, чтобы ты не подумал, что я могла что-то увидеть.

Когда я спустилась вниз, телевизор был выключен, виски исчез, а премия Bafta вернулась на полку. Мне было интересно, как долго ты притворялся, что все в порядке, когда на самом деле чувствовал себя уничтоженным. Разыгрывал спектакль каждый вечер, когда я возвращалась домой. Твоя работа предполагает много времени в одиночестве. Иногда, может быть, даже чересчур много. Я хотела помочь тебе, но не была уверена, как это правильно сделать.

На следующий день — в нашу годовщину — я решила уйти с работы пораньше. Я была полна решимости подбодрить тебя и удивить. Что-то уже было не так — даже в тот момент, когда еще я шла по садовой дорожке. Магнолия, которую ты посадил посреди лужайки на нашу пятую годовщину, выглядела так, словно вот-вот умрет. Я решила проигнорировать то, что это могло быть знаком, и заставила себя и Боба войти в дом. Все было тихо и спокойно, как обычно, когда ты находишься в писательском домике, а там ты обитаешь почти постоянно. На кухонном столе стояла банка консервированных печеных бобов — я подумала, что это, должно быть, какая-то шутка, зная, что олово — традиционный подарок на десять лет брака. Я улыбнулась и направилась прямо наверх, в нашу спальню. Я планировала потратить немного времени на то, чтобы для разнообразия прихорошиться, прежде чем удивлять тебя.

Но так вышло, что удивил меня ты.

Ты все еще был в постели.

С моей подругой с работы.

В то утро она сказалась больной. Теперь ясно почему.

Все остановилось, когда я вошла в комнату. Я имею в виду не только тебя, или ее, или то, что вы делали. Я даже не имею в виду, что перестала дышать — хотя мне казалось, что перестала, — все было так, будто само время замерло, с любопытством наблюдая, когда и куда окончательно рухнут осколки моей разбитой жизни.

Я просто стояла и смотрела, не в силах переварить то, что вижу.

— Я думал, это ты, — пробормотал ты, заворачиваясь в простыню. Я молчала, и ты повторил это снова. Будто слова могут меньше походить на ложь, если произнести их во второй раз. — Я думал, это ты!

Одна мысль о лжи может заставить тебя покраснеть, и твои щеки становятся густо-красными.

Я не горжусь тем, что сделала дальше. Я хотела бы выдать что-нибудь умное, но я никогда не умела быстро реагировать на ситуацию, только по прошествии времени, но даже сейчас я не могу найти правильных слов для того, что увидела в тот день. Так что я ничего не сказала, просто отправилась в садовый сарай, взяла лопату, а затем выкопал эту чертову магнолию с моей некогда идеальной лужайки.

Подруга ушла, а ты молча с ужасом наблюдал за мной. Я протащила дерево, которое на тот момент уже стало больше меня, через парадную дверь и поднялся по лестнице, царапая стены и оставляя за собой след из грязи и сломанных веток. Затем я бросила его на