Рождение и смерть похоронной индустрии: от средневековых погостов до цифрового бессмертия - Сергей Мохов

«Современный дискурс включает в себя лояльное отношение к видимости мертвого и умерщвляемого, а также расчлененного тела (боевики и фильмы ужасов; нашумевшая выставка «Тайны тела. Вселенная внутри», демонстрировавшая человеческую анатомию, законсервированную в силиконе)» (цит. по: Некрасова 2015). Современная изобразительная культура показывает, как человек разрушает табу, связанное с деформацией телесной оболочки — отсюда и многочисленные фильмы, в которых демонстрируется разделенное на части тело. Как отмечает Дмитрий Куракин, «рассечение влечет за собой символическую атаку на конститутивные установки телесности, что и порождает страх, коренящийся в охватывающей эти установки неопределенности» (Куракин 2011). Мы становимся свидетелями растущей лояльности публики к нарушениям и разрушениям человеческого тела. В своей книге Дина Хапаева утверждает, что зомби и вампиры XX века стали кровожаднее: они могут питаться мертвой плотью и при этом оставаться положительными героями (Khapaeva 2017). Наблюдение Хапаевой показывает, что человеческое тело теряет свою сакральность и на символическом уровне, и его пожирание, много веков строго табуированное европейской культурой, уже не маркируется как нечто безусловно осуждаемое.

Но человек борется за свое «ускользающее» тело — отсюда увлечение фитнесом, диетой, здоровым образом жизни. «Уровень владения собственным телом становится особой навязчивой идеей в современной медикализированной потребительской культуре, представленной в различных инвариантах: от контроля за своим весом до контроля за рождаемостью (через контрацепцию и аборты) и смертью (через эвтаназию), а также в перспективе до владения социальным телом — благодаря развитию нейрофармакологии и нанотехнологий, внедрению генетической паспортизации и т. д.» (Попова 2015). Формируется и набирает силу дискурс бодипозитива, который утверждает ценность каждого тела и стремится вернуть индивиду контроль над его телом. Как отмечает Подорога: «… слишком доступное нам переживание собственного тела, которое неожиданно сталкивается с ему противоположным: вы все-таки находитесь внутри особой телесной машины и не имеете над ней полной власти, и в каждое мгновение можете утратить контроль. Ваше собственное тело (переживаемое как вам принадлежащее) в глубинном истоке существования принадлежит не вам, а скорее внешнему миру» (Подорога 1995).

Все эти попытки нащупать новую и меняющуюся телесность посвящены единственному и, пожалуй, самому главному вопросу — что есть человек? Где человек начинается и где он заканчивается? Права меньшинств, социальная (не)справедливость и даже вегетарианство — все эти темы посвящены уточнению и переопределению границ человеческого тела и неизбежно возвращают нас к вопросу о символическом бессмертии и смерти человека. Как отмечает Михаил Бойцов, медиаобразы вносят свой вклады в новые концепции бессмертия и определения «человеческого»: «Дракула (бессмертная душа преодолевает смертность тела), Франкенштейн (в какой части тела содержится душа? Сохранит ли душа преемственность в самовосприятии при трансформации тела?) и Шариков из «Собачьего сердца» (душа определяет телесную оболочку» (цит. по: Некрасова 2015).

В 1990 году вышел боевик «Вспомнить все» (реж. Пол Верховен) с Арнольдом Шварценеггером в главной роли. Фильм снят по рассказу классика фантастики Филиппа Дика «Мы вам все припомним» (1966) и повествует о том, как обычный строитель Дуглас Куэйд принял участие в воображаемом полете на Марс. Для этого компания «Реколл» (Rekall, от англ, recall — воспоминание) «вживила» в него фиктивные воспоминания об этом полете. Во время процедуры что-то пошло не так, и Куэйд вдруг вспомнил, что он действительно был секретным агентом на Марсе — Карлом Хаузером, но память об этом была кем-то стерта. Восстановив свою истинную идентичность Карл Хаузер начинает войну против могущественного мэра, колонизатора Марса Вилоса Кохаагена.

Герой Шварценеггера сталкивается с тем, что его личность связана с воспоминаниями, которые легко контролировать извне и даже можно изменить. Реальность личности и воспоминаний Хаузера/Куэйда оказывается неопределенной. Кто же он есть на самом деле и есть ли это «на самом деле»?

В фильме «Шестой день», где также играет Шварценеггер, главный герой и вовсе сталкивает со своим клоном — точным дубликатом его тела, в которое записана память героя, а значит, и его личность.

Этот сюжетный поворот отражает вполне оправданные опасения, связанные с технологизацией человеческой жизни. Если существует возможность создания/дублирования человеческого тела, что есть человек? По сюжету фильма предлагается простой ответ: человек — это его память, сохранившая впечатления, переживания, события. Однако уже в самом фильме возникает много вопросов к такой концепции: можно ли свести уникальную личность человека только к памяти о конфигурации событий прошлого, если его память поддается корректировке извне? Если человеческое тело теряет свою прежнюю устойчивую форму, если границы тела постоянно сдвигаются, если индивид способен функционировать вне тела в цифровом пространстве, то что такое рождение человека и что такое смерть? Попытки ответов на эти вопросы приводят к новым критериям смерти человека. Пересадка органов, эвтаназия и право на самоубийство, борьба за права еще не рожденного ребенка — все эти вопросы биоэтики являются примерами конкурирующих дискурсов о жизни и смерти человека и о его телесности[157].

Конечно, в этом ракурсе прежняя похоронная инфраструктура, обслуживающая иллюзию телесного бессмертия, теряет свою актуальность и нуждается в серьезном переформатировании. Ниже будет мы рассмотрим, как этот процесс переориентации погребальной сферы развивается сегодня.

Брендирование, открытость, новые архитектурные решения

Современные похоронные агентства развивают собственное брендирование: прибегают к услугам профессиональных дизайнеров и PR-специалистов, активно используют социальные сети. В США и Европе существуют крупные диджитал-агентства, занимающиеся продвижением исключительно похоронных домов, а также большое количество интернет-агентств, специализирующихся на разработке сайтов ритуальных компаний.

На официальных интернет-страницах таких компаний вы не увидите ни траурных цветов, ни ангелов, ни прочих банальностей, которые так надолго прижились в индустрии смерти. Как правило, в оформлении используются мягкие и теплые цвета, элементы природных ландшафтов: камни, вода, дерево. Это и ориентация на такой ассоциативный ряд, как «забота», «уход», «понимание», вместо широко распространенных ранее стимулов типа «достойное» и «соответствующее», указывавших на оценку (стоимость) похорон.

Крупные похоронные корпорации продвигают отдельные бренды для разных целевых аудиторий. Например, SCI оказывает похоронные услуги испаноязычному населению США через бренд Funeraria Del Angel. В качестве визуального сопровождения бренда выбираются латиноамериканские модели и символы испаноязычной культуры. В Австралии с 1987 года работает женское похоронное бюро White Lady Funerals, ставшее за 30 лет целой сетью похоронных домов, которые продвигают «женский взгляд» на этот традиционно мужской вид бизнеса. Главная идея продвижения состоит в том, что только женщины действительно знают, как поддержать скорбящего человека.

Могло бы показаться, что это все та же агрессивная маркетинговая политика, которую и прежде вели похоронные компании, если бы не одно «но»: еще 20–30 лет назад похоронные дома позиционировали себя одинаково. Все они были «достойные», «соответствующие» и т. д., то есть они подчеркивали социальный статус, который могли продать через свои услуги