Маленькая ручка - Женевьева Дорманн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Приехав утром на Шозе, Сильвэн закрепляет руль «шлюпа» и плывет на своей шлюпке к пристани у дома. На небе низко нависли тучи, но чрезвычайно мягкий ветерок приносит с суши медовый аромат испанского дрока, посаженного когда-то Каролиной по просьбе Сильвэна. Он снова расцвел. Сильвэн вспоминает, как Огюст учил детей распознавать утесник, у которого есть шипы, и дрок, у которого их нет. О таком помнят всю свою жизнь.
Он вдруг проголодался, но не хочет идти есть отраву Коко Муанара. И, подъезжая, он понял по закрытым ставням дома своего друга Деде Блондо, что тот уже уехал в Лос-Анджелес. Деде Блондо, бывший частью острова, как водоросли и камни, живет, как ласточка. С первыми осенними заморозками он улетает в далекие края и возвращается, только когда зацветает утесник. Это он научил Сильвэна, когда тот был ребенком, где ловятся лучшие литторины на острове — в лужах, оставляемых морем, на камнях косы Эпай. Часто, когда Сильвэн здесь бывает, он ходит к нему обедать, так как Деде, искусный повар и разборчивый в еде, как кот, всегда, даже когда бывает один, стряпает чудесные блюда и охотно ими делится.
Ну что ж поделаешь. Сильвэн открывает банку макрели в белом вине, из запасов Каролины, и варит себе кофе.
Теперь пора идти. Поднялся ветер, море наморщилось, и Сильвэн в окно видит, как лодка танцует на приколе.
Он поднимается на чердак, раскрывает чемодан, достает оттуда голубой, совершенно выцветший вещмешок — тот, который морской пехотинец Огюст Шевире протаскал на своей спине всю войну 14-го года. Достает оттуда морские карты, жестяную коробку из-под печенья — в ней, как он знает, лежат игральные карты и записная книжка в клеточку со списками имен, некоторые из них вычеркнуты. Это все, что Сильвэн захотел сохранить от своего деда, вместе с фото Лазели и несколькими другими.
Он оставил на дне мешка два маленьких, тщательно перевязанных свертка. Добавил к ним полную бутылку водки, пачку сигарет, очки и зажигалку. Просунул руки в лямки, проверил мимоходом, что счетчик в доме выключен, тщательно закрыл ставни, повернул ключ в замке входной двери и сунул его под камень, в отверстие в стене, которое испокон веков служит фамильным тайником Шевире, вечно теряющих ключи, когда носят их с собой.
Сильвэн возвращается на борт, поднимает якорь и уходит на моторе в Санд, прямо на запад. Через каналы Кошон, Бод и проход Бонне. Он оставляет Птичий остров с левого борта и легко маневрирует между островками. Он с детства знает опасные мели и возможные проходы, когда море, как сейчас, начинает отступать. Мотор негромко рокочет на малых оборотах, и легкая лодка лавирует между камнями, покрытыми водорослями. Сильвэн ждет выхода из архипелага, чтобы поднять парус. Тогда он выключает мотор, плотно стягивает шкоты и идет прямо на запад, на Менкье. До них он не дойдет. Он хочет только удалиться от Шозе на достаточное расстояние, чтобы скрыться из виду. Он откупорил бутылку водки и время от времени делает глоток прямо из горлышка.
Дойдя до места, показавшегося ему подходящим, он спускает парус и бросает якорь, дергает цепь, чтобы проверить, крепко ли привязана лодка. Его жесты точны и правильны. Лодка застывает и приходит в равновесие, удерживаемая привязью. Она слегка покачивается от зыби. И Сильвэн делает большой глоток водки: «За здоровье зыби!» Затем садится в рубке, выуживает со дна мешка один из маленьких свертков, в хорошо перевязанной клеенке. Он знает, что там: уже раскрывал этим летом. Он разворачивает сверток на коленях, достает из рыжей кожаной кобуры револьвер из серого металла с коричневой деревянной рукояткой, к которой веревочкой привязана бумажка, надписанная чернилами Огюстом: «Револьвер морского пехотинца, образец 1873 г. Шестизарядный. Патроны: калибр 8 мм. Память о капитане Ришу. Салоники, 1917 г.»
Еще водки, на этот раз: «За здоровье салоникийских храбрецов!» — кричит Сильвэн, начинающий уже пьянеть. Револьвер завернут в тонкую ткань, пропитанную маслом. Сильвэн кладет его на крышку люка, достает из кармана блузы платок и начинает тщательно чистить дуло, барабан и затвор. Он вдруг вспоминает о Каро, смеявшейся над ним, когда он доставал из кармана настоящий платок, упорно предпочитая его салфеткам. Она в конце концов отказалась от мысли его перевоспитать, но однажды спросила, почему он не пользуется кремнями, закуривая. И чуть не убедила, объяснив ему, что класть обратно в карман сопливый платок так же омерзительно, как хранить там туалетную бумагу, которой только что подтерся. «Ну ты иногда даешь!» — сказал он вслух.
Может быть, это водка подействовала, но воспоминание о Каролине больше не причиняет ему боли. Более того: ему кажется, что она рядом с ним, он чувствует на себе ее нежный взгляд. И он улыбается ей, косо — из-за пластыря на губе, натягивающего кожу.
Он хватает бутылку, полную от силы на треть, потрясает ею, кричит: «За здоровье моей Госпожи!» и, выпрямившись, вытянув левую руку вдоль тела, подносит бутылку ко рту, как горн, и делает большой глоток. Крепкий напиток кружит ему голову и вызывает чувство спешки: надо торопиться, пока, в усмерть пьяный, не скатился на дно лодки.
Он развязывает другой сверток из мешка, разрывает бумагу, обертывающую металлическую коробку, достает шесть патронов и старательно загоняет их в барабан. Он готов. Из предосторожности, чтобы убедиться, что револьвер еще действует, после семидесятичетырехлетней спячки, он стреляет в воздух, и шум выстрела долго еще разносится эхом над морем.
Тогда он усаживается на планшир, сохраняя равновесие, свесив ноги вниз, держась одной рукой за перлинь. Зажимает револьвер между стиснутыми бедрами, хватает бутылку с водкой и осушает ее большими глотками. Водка вытекает изо рта и жжет разбитую губу. Затем бросает пустую бутылку в море. От этого движения его очки с немного разносившимися дужками тоже падают в воду. Он смотрит, как они погружаются в море, затем свободной рукой посылает им привет через плечо: их потеря не имеет теперь абсолютно никакого значения. Наконец он вставляет дуло револьвера себе в рот — глубоко, концом кверху, как положено, — нажимает на гашетку и падает, наконец-то, в морской покой.
Сильвэн Шевире никогда не узнает, что два дня спустя министр финансов, вернувшийся из Страсбурга и извещенный о поступке Пьера Ларшана, вызовет того в кабинет, чтобы устроить ему разнос. Ему не нужны, скажет он, такие шумные разборки в его команде. Однако выслушает объяснения Ларшана по поводу той непозволительной вспышки, о которой он очень сожалеет, поверьте… Министр внимательно его выслушает, поглаживая указательным пальцем кончики губ, что было у него признаком глубокого внимания. Он выразит сочувствие несчастью юной Ларшан, даже скажет Ларшану, что хорошо понимает его гнев, так как сам отец двух дочерей. В итоге он терпеливо даст понять, что в настоящий момент суд и скандал будут для Берси катастрофой, принимая во внимание общую ситуацию и то, что сволочи журналисты, вечно выискивающие грязь, не замедлят этим поживиться. В общем, он убедил Пьера Ларшана, по-особому глядя на него, что для него самого и для всех было бы умнее замять, чего бы это ему ни стоило, сию прискорбную историю. Затем министр двусмысленно улыбнулся и, наклонившись к Ларшану, полузакрыв глаза, шепнул: «Шевире может нам пригодиться — как вам, так и мне, но характер у него не из легких. Этой историей мы будем держать его в руках. И долго! Он ни в чем не сможет нам отказать…» И покачал рукой, повернутой ладонью вверх, с округленными пальцами, похожей на лапу хищной птицы.