Ядовитая боярыня - Дарья Иволгина

Вином на этом пиру не упивались — многие бояре были с супругами. Среди пирующих выделялась своей пышной, былинной красотой вдова Авдотья Туренина. Ради заслуг ее покойного супруга царь велел всячески привечать Туренину, и она сияла рядом с одним из самых знатных людей царства, Артемием Старицким, родичем самого царя.

То и дело царь встречался с ней глазами. Туренина всякий раз задерживала взгляд, и государю припоминалось, как, выбирая невесту, видел эту женщину, тогда еще совсем молодую, но не на ней остановил свой выбор… Может быть, она до сих пор его любит? Царь не сомневался в том, что для женщины невозможно не полюбить его.

Но подметное письмо не шло у него из головы. Кто был тот посланец, мальчишка? Как он тревожился — прочитает ли царь… Чей он, этот паренек? И неужели правда — то, что сказано в письме? От одной только мысли об этом вся кровь бросалась Иоанну в голову. Он ел и пил рассеянно, ожидая — случится ли то, о чем предсказывал ему неизвестный доброжелатель.

Пир уже почти совсем подходил к концу, когда рядом с Иоанном появился еще один слуга. В руках он держал чашу.

— Испей, государь батюшка, — проговорил он тихим голосом. — В знак мира и любви, прими от града Новгорода!

Это были именно те самые слова, что назывались в письме. «Приблизится к тебе некто и подаст чашу, а слова при том произнесет таковые…»

Царь чашу принял и невольно посмотрел на Авдотью. Та вся напряглась, залилась розовой краской, глаза расширила, губы приоткрыла, будто в ожидании поцелуя…

На мгновение глаза их встретились, и царь понял: знает! Все правда — все, что сказано в том письме, что жжет ему рукав…

И через весь стол протянул царь чашу боярыне Турениной со словами:

— Здравствуй, Авдотья! Испей за мое здравие!

Поначалу никто не понял, что происходит. Почему царь стоит? Почему разговаривает с боярыней, которая сидит себе тишком и за все это время не произнесла ни слова, как и положено женщине на пиру? Не та ли это боярыня, что устраивает в имении мужа своего охоту для всего царского двора? Но почему царь стоит, для чего протягивает чашу этой боярыне?

Постепенно все перестали жевать и уставились на государя и Авдотью.

Та губы сжала, залилась краской погуще, глаза сузила. Не на царя смотрела — обшаривала взором ряды прислуги, искала Пафнутия, но того, как и было уговорено с Флором, уже и след простыл. И никто не видел, куда он исчез. (Потом только нарядный кафтан нашли брошенным).

— Пей! — крикнул царь и всунул чашу в руки Турениной.

Та быстро взмахнула кистью, и содержимое чаши разлилось по столу.

— Взять ее! — приказал царь.

Стрельцы, еще ничего не поняв, приблизились к женщине. Та уже поднялась на ноги и выгнулась дугой, когда ощутила, как ее хватают под локти. Царь выдернул из рукава письмо и тряхнул им в воздухе.

— Она желала отравить меня! Почему она не захотела пить из этой чаши?

— Ненавижу тебя! — закричала Туренина. — Ты еще умрешь! Ты умрешь! Умрешь!

Она еще надеялась на подготовленный ею пороховой взрыв.

Приказного дьяка не отыскали. Изба стояла запертой, два стрельца ничего не знали. Говорили — ушел Назар и пока что не вернулся. У Колупаева и раньше случались длительные отлучки.

Но для того, чтобы вершить правосудие, царю не требовался приказной дьяк. Царская должность — судейская, это с библейских времен так заведено.

Авдотья своего намерения не скрывала. Иных злодеяний этой женщины пока не ведали, но иных не нужно было.

Царю установили кресло, укрыли красными коврами, под ноги сунули скамейку, и утвердился Иоанн на кресле. А Туренину, раздев, привели и стали готовить для казни, совершаемой на высоком холме сразу за Новгородом. Народу собралось довольно много, пришли и некоторые туренинские холопы, а среди них затерся и Пафнутий. Его трясло и колотило, бес так и прыгал в его груди, но Пафнутий понуждал себя стоять и смотреть на пышное белое тело, которое некогда ласкал.

Авдотья напоминала кусок мяса. Рыхлая, с пухлыми складками, она вся тряслась и покрывалась жирным потом.

Ее повалили на землю и стали вязать сзади руки. Туренина тихо выла и дергала кистями, но палачи не обращали на это внимания. Она была сильной, но против двух мужчин даже сильный человек не выстоит. И скрутили ее как следует, не жалея.

Принесли кол, хорошо заостренный и высокий. Царь слегка раздул ноздри, глядя на это орудие казни. Но щадить Туренину он не собирался. Покушение на государя Всея Руси — преступление, которому нет равных. Тем более что Иоанн венчался на царство по древнему византийскому обряду, первый из московских государей, и связь Иоанна с державой была освящена Богом.

Палачи раздвинули толстые ноги Авдотьи, как будто хотели доставить ей некое особенное плотское наслаждение, и уверенно, мягко ввели кол ей в задний проход. Она завизжала, и Пафнутий весь сжался, узнав этот крик: так кричала Авдотья, когда мужские ласки приводили ее в неистовый восторг.

Медленно и осторожно кол водрузили стоймя. По белым бедрам Турениной потекла кровь. Постепенно под тяжестью ее тела кол проникал все глубже. Глаза Авдотьи выпучились, запекшиеся губы зашевелились.

Царь сидел напротив нее и смотрел, как она умирает. Мухи садились на ее лицо, ползали по липким от крови ногам. И вдруг Иоанн начал понимать, что не может отвести взора от глаз Авдотьи, что сплелся с преступницей в единое страшное целое, и что безумие, одно на двоих, охватывает его все больше и больше. Временами ему чудилось, что это он сам умирает на остро заточенном колу, что его внутренности жжет огнем, а кровь бежит по его обнаженной коже и щекочет ее вместе с мушиными ножками…

— Нет! — прошептал царь, и Авдотья, безошибочно догадавшись, о чем терзающие Иоанна мысли, торжествующе прокричала:

— Да!

И испустила дух.

Царь схватился ладонями за горло, изо рта у него выступила пена, и он упал с кресла, потеряв сознание.

Пафнутий бежал, не разбирая дороги. Он только одно и знал: что должен оказаться как можно дальше от оскверненной Авдотьиной кровью земли, что ему нельзя даже дышать тем воздухом, что прикасался к ее губам. Зелье вскипало в его жилах и требовало добавки. Каждая косточка в теле Пафнутия ныла.

Он не знал, где отыщет себе спасение. В доме Флора сейчас не до него: там готовятся представить государю прошение о признании Глебова невиновным (ох, сколько слуг туренинских будут допрошены с пристрастием!) и о передаче всего глебовского имения его сыну Севастьяну.

На берегу Волхова Пафнутий остановился, глянул вниз, в фиолетовые волны реки, и ему почудилось: там — спасение, там — забвение всех печалей. Но почти тотчас среди волн разглядел он уродливую рожу беса, который с готовностью тянул к Пафнутию руки и бормотал: «Иди, иди сюда!»

— Нет уж! — сказал ему Пафнутий. — Эдак мне и после смерти, до скончания вечности не будет от тебя спасения!

И побежал дальше.

И случилось чудо. На дороге ему встретились Харузин и Наталья.

— А, вот ты где! — как ни в чем не бывало объявила Наталья. — А мы тебя разыскиваем, Пафнутий.

Пафнутий остановился, разинул рот и воззрился на друзей. Казалось, для них в этой встрече не было ничего необыкновенного, а он смотрел на них как на диво, явленное ему Богом во спасение.

— Она мертва, — выговорил наконец Пафнутий.

— Кто? — удивилась Наталья. — Туренина? Ты что, ходил смотреть на казнь? — девушка сморщила нос. — Какая гадость!

Пафнутий разрыдался. Он кричал и плакал, а после бросился на землю и начал бить по ней кулаками и пятками, вздымая пыль. Наталья растерянно смотрела на него, затем перевела взгляд на Эльвэнильдо.

— Что это с ним?

Эльвэнильдо пожал плечами.

— Я ее любил! — выкрикивал Пафнутий. — Я ласкал ее! Она била меня плетьми, она меня ненавидела! А потом требовала ласк! Она хотела, чтобы я целовал ее! Я лобызал ее… а туда кол!

— Хватит! — заорал Эльвэнильдо, побагровев, и с силой пнул лежащего Пафнутия в бок.

Гвэрлум поджала губы и надменно проговорила:

— Никогда не думала, что ты такой ханжа, Эльвэнильдо. Обычное дело. Французский поцелуй.

— Не желаю этого слышать! — надсаживался Харузин. — Мне плевать! Да, я ханжа! Я это все ненавижу, понятно? И всегда ненавидел!

— Ну ладно, ладно, — снисходительно позволила Наталья.

— А она умерла… — пробормотал Пафнутий.

— И зелья у тебя больше не будет, — сказал ему Харузин. — Да?

Пафнутий сел, держась за отшибленный бок.

— Ну, да… — согласился он. Как ни странно, слез на его лице не было. Он рыдал сухо, бесслезно.

— Когда я с Неделькой странничала, — важно произнесла Гвэрлум, — мы с ним встречали одного старика отшельника… Помнишь, мы рассказывали? — И когда Харузин кивнул, продолжила: — Ну так вот, Флор хочет, чтобы мы на время всех этих судебных дел отправились к нему.