Сэр Бэзил. Задача – умереть - Джон Бирд

И с этими словами я схватил Властелина за руку и прыгнул с ним в пропасть.

Глава 24

Сначала было падение. Бесконечно долгое и, несмотря на всю мою уверенность в том, что страх мне больше неведом, – пугающее. Помните сны, где падаешь и от этого просыпаешься? Я чувствовал, что нахожусь сейчас в таком сне. Только я все еще не мог проснуться.

Властелин, которого я держал, пытался вырваться, но я только сильнее сжимал его руку. Это было единственным, о чем я думал – дотянуть до дна, дотащить его вместе с собой.

Бездна становилась все темнее по мере того, как мы удалялись от голубого сияния наверху, и даже в щелях между камнями больше не было всполохов света. Наконец, темнота стала совершенно непроглядной, и осталось только два ощущения: холодный ветер, обдувающий снизу, и сухая, жесткая рука Властелина под моими пальцами.

И в тот момент, когда я уже привык к ощущению полета, мы, наконец, упали на дно бездны. Первый, самый жесткий удар, пришелся по ногам, тут же отозвавшись страшной, разрывающей болью в позвоночнике, а затем я стукнулся головой в шлеме о камни, и в короткое мгновение перед тем, как потерять сознание, подумал, что вот теперь я, кажется, наконец-то умер.

Совсем.

⁂

Признаюсь честно, я никогда не задумывался о том, что будет со мной после смерти. Да что там – я не задумывался и о том, что вообще когда-нибудь умру. Это был некий абстрактный концепт, стоящий в одном ряду с тем, что когда-нибудь, наверное, я женюсь, у меня будут дети, я буду работать, выйду на пенсию… Это все, вроде бы, должно было случиться со мной – но ко мне нынешнему не имело никакого отношения. И точно так же обстояло дело и со смертью. Я понимал, что когда-нибудь умру. Я знал, что есть множество вещей, которые не стоит делать, если не хочешь неприятностей. Но «неприятности» означали широкий спектр возможных проблем, и смерть была лишь одной и наименее вероятной из них. Я знал, что смерть была. Но для меня ее вроде бы как и не было.

И вот теперь, когда я действительно умер, то не на шутку испугался. Вокруг были лишь тишина и темнота, никаких намеков на другой мир или жизнь после смерти. И даже света в конце тоннеля не наблюдалось. Я был один, я был в пустоте, никто и ничто уже не могли меня спасти. В голове пронеслись обрывочные представления обо всех мировых религиях и всех их заповедях, которые я повсеместно нарушал. С другой стороны, грешники ведь отправляются в ад, верно? С котлами, чертями и вот этим вот всем?

Меня накрыла новая волна паники, когда я подумал, что, возможно, это и есть ад. Абсолютное, немыслимое одиночество. Навсегда. Вечность.

Мне захотелось закричать – но я не мог издать ни звука. Мне показалось, что я заперт внутри себя, внутри своего сознания. И это стало последней каплей. Вся моя воля собралась ради одной цели – вырваться. Покинуть пределы этой пустоты. Потому что должно было существовать что-то, кроме нее. Я точно это знал.

И тогда в темноте возник первый звук – монотонный писк. А затем, чуть тише, но так же размеренно – ровный шорох и шелест. Долгое, очень долгое время не было ничего другого, но даже эти звуки я слушал с благодарностью. А потом раздался какой-то тихий скрип, стук, звук шагов, и я почувствовал прикосновение к своей руке. И вместе с ним вернулись все остальные ощущения – боль в спине, в руках, в носу, затекшие запястья и щиколотки. Я вздрогнул и открыл глаза. В них ударил яркий свет, я моргнул, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. А затем тихий, но сильный женский голос спросил:

– Вы слышите меня? Моргните, если слышите.

Я послушно моргнул.

– Вы помните, как вас зовут?

Открыть рот и заставить себя произнести хоть слово оказалось невероятно сложно. Но, наконец, мне удалось еле слышно пробормотать:

– Меня зовут… Сэр Бэзил.

И после этого я тут же отключился обратно.

⁂

Первые несколько дней ушли на то, чтобы осознать, что я действительно жив и вернулся в реальный мир. Большую часть времени я спал, но в периоды бодрствования, сначала короткие, а затем все более продолжительные, я каждое мгновение наслаждался этой невозможной, невероятной правдой. Я жил. Опутанный трубками, подключенный к аппаратам, не способный толком пошевелиться – но жил.

А потом жизнь во всем ее сложном многообразии стала все больше захватывать меня, и времени на наслаждение уже не осталось. Потому что жить, как обычно, оказалось совсем не просто.

Самой большой проблемой оказались родители. Конечно, они тут же приехали в больницу, когда им сообщили, что их сын лежит в коме. Они прошли все – панику и жгучую надежду первых дней, томительное ожидание следующие нескольких недель и, наконец, мрачную предопределенность, когда врачи объяснили, что после трех-четырех недель рассчитывать уже особенно не на что. Да, он может выйти из комы. Но…

Однако родители видели, как приходили в себя остальные шестеро. Как странные люди по очереди забирали от них странные приборы. Как, сильно позже, очнулась Кэт. Поэтому, несмотря на прогнозы врачей, верили до конца. Другие ведь пришли в себя! Значит, и у нашего сына есть шанс.

Когда я очнулся, мама ненадолго сошла с ума – настолько, что ее не пустили ко мне в первые дни. Отца пустили. Большую часть времени он молчал. Щетина, покрывавшая щеки, стала седой.

Как только я смог более-менее внятно говорить, мне захотелось навестить остальных – и в первую очередь, конечно, Кэт. Я надеялся, она уже знает, что я очнулся. Но все равно мне не терпелось увидеть ее.

Однако это оказалось не так просто сделать. Ходить я, разумеется, еще не мог – даже с ложкой справлялся с большим трудом, а телефон и вовсе казался неподъемным кирпичом. Но в больнице кресла-каталки были наперечет, и просто так разъезжать по гостям их никто не давал. Можно было попросить завернуть в другие палаты по дороге на прогулку – но на улицу меня еще не выпускали, боясь за мой ослабленный иммунитет.

Тогда я попросил маму, которая уже пришла в себя и навещала меня каждый день, найти, в какой палате находится Екатерина Кустицкая, лежавшая вместе со мной в реанимации. Мама вернулась довольно быстро и сообщила, что Кэт перевезли в какую-то частную клинику.

Ну конечно. Вряд ли ее папа мог допустить, чтобы его дочь лежала в обычной городской больнице.

Я немного