«Русская освободительная армия» против Сталина - Иоахим Гофман

Вскоре после своего прибытия командующий 3-й гвардейской танковой армией генерал Рыбалко посетил резиденцию Чешского национального совета, чтобы получить информацию «о смысле восстания, его ходе, проблеме участия так называемой власовской армии и о капитуляции немцев», т. е. о чрезвычайно значимых для Советского Союза вопросах [549]. Сообщения, услышанные им, видимо, не вполне удовлетворили его, что видно по его реакции, т. к. он без обиняков заявил, что все власовские солдаты будут расстреляны. Когда председатель, профессор Пражак, и другие члены ЧНС «сердечно и энергично» попросили пощадить жизни этих людей, сражавшихся за них, генерал Рыбалко пошел на «великодушную уступку», заявив, что расстреляет не всех [550]. Сотни солдат РОА погибли в боях за Прагу, множество других было ранено [551]. Раненые находились в пражских больницах в отдельных палатах, подчас с надписью «героические освободители Праги». Вскоре после занятия города советскими войсками органы «СМЕРШ» (Смерть шпионам, контрразведка) начали регистрировать раненых. О том, что с ними произошло в дальнейшем, сообщает д-р Степанек-Штемр, позднее живший в Израиле [552]: «Молодая женщина, моя землячка из города Моравска-Острава [ныне Острава, Чехия. – Прим. пер.], Е.Р., чудом пережила Аушвиц [Освенцим. – Прим. пер.], Терезиенштадт и Дахау. В первые дни после Второй мировой войны она работала в больнице пражского предместья Мотоль. (Вблизи больницы находился большой лагерь для пленных немецких солдат, который я часто посещал, чтобы допрашивать пленных.) Госпожа Е.Р. рассказала мне, что в больнице в Мотоле лежало около 200 раненых власовских солдат. Однажды в больницу пришли советские солдаты. Они были вооружены автоматами. Они выгнали из здания врачей и санитарный персонал, зашли в палаты, где лежали только тяжелораненые власовские солдаты, послышался треск продолжительных очередей… Советские стрелки прикончили всех раненых власовских солдат на их больничных кроватях». И так, как в Мотоле, с ними поступали и в других местах. Основываясь на достоверных источниках, Ауски сообщает об убийстве в Праге и ее окрестностях более 600 военнослужащих РОА.

Солдаты РОА, пролившие свою кровь за освобождение города Праги, были убиты. Их могилы можно было отчасти найти на Ольшанском кладбище. Но и Чешский национальный совет испытал немилость за то, что заключил соглашения как с генерал-майором Буняченко, так и с генералом Туссеном, и лишил Советскую армию славы спасительницы города [553].

Все члены ЧНС, фамилии которых стояли вместе с фамилией генерала Туссена под протоколом от 8 мая 1945 г., подверглись преследованиям. Председатель, профессор Пражак, был смещен со своей кафедры в Карловом университете, точно так же потерял свой пост представитель социал-демократии д-р Котрли. Генерал Кутльвашр был приговорен к 20 годам тюрьмы, а штабс-капитан Неханский – казнен. Но и заместитель председателя, представитель КПЧ Смрковский не ушел от своей судьбы. Он получил пожизненное тюремное заключение, в частности, за то, что «призвал власовские полки в Прагу», что вовсе не соответствовало действительности. То, что ЧНС своими решениями невольно способствовал тому, чтобы перечеркнуть намерения Советов, нашло проявление еще в 1949 г. Советский посол в Праге Зорин заявил на встрече, в которой участвовал и д-р Махотка, что в результате переговоров с русскими и немцами и подписания соглашения с генералом Туссеном о свободном выводе немецких войск эти чехи, как он выразился, «потеряли свою честь». Мол, у Советского Союза в таких вопросах «долгая память» [554].

Хотя Пражская операция была лишь эпизодом в истории Русской освободительной армии, она одновременно явилась событием столь выдающегося значения, что в послевоенный период разгорелись многолетние споры о ее смысле и оправдании. Выжившие соратники Власова при этом вновь и вновь настойчиво подчеркивали, что не только сам Власов, но также политическое и военное руководство движения, КОНР и Верховное командование, представленные генерал-майором Трухиным, были против вмешательства в чешские дела [555]. Вмешательство в Пражское восстание нередко называют попросту «гибельным, самоубийственным шагом», поскольку в результате многодневного промедления 1-й дивизии РОА не удалось своевременно достичь американских позиций и она была настигнута Советской армией. Выживший офицер Свинцов пытался прямо обвинить «Власова, его генералов и его штаб», имея в виду прежде всего генерал-майора Буняченко, в том, что они завели РОА во «враждебную Чехословакию», помогли «коварным и неблагодарным чехам» и тем самым лишь предоставили Красной Армии возможность уничтожить власовских солдат [556]. А с точки зрения Кармазина, Пражская операция не только ускорила гибель собственных солдат, отдав их на произвол «будущих убийц и палачей», но и невольно содействовала массовым убийствам чехами в Праге безоружных немецких пленных и немецкого населения.

Следует настойчиво подчеркнуть, что вмешательство в Пражское восстание на стороне национально ориентированных чехов, во всяком случае, не означало изменения антибольшевистской позиции солдат Освободительной армии. В связи с перестрелкой между солдатами РОА и чешскими повстанцами, очевидно коммунистами, на вокзале Вршовице 7 мая, Бартошек считает вполне возможным, что «власовские части начали осуществлять обе части своих лозунгов и бороться также с «большевизмом», с коммунистами в рядах повстанцев» [557]. То, что столь непоколебимо антисоветски настроенная вооруженная сила повернулась в последние дни войны против немцев, которые тоже боролись с Красной Армией, разорвав существовавший с ними союз, представляет собой второе возражение против Пражской операции и характеризуется как «трагичная и преступная ошибка». С этим отчасти связываются мрачные подозрения. Так, Державин считает, что солидаристы, сторонники НТС, наполнили руководящих офицеров РОА ложной надеждой добиться симпатий западных союзников путем поддержки чехов. Алымов усмотрел в этом поздний результат якобы имевших место стремлений Зыкова вбить клин между «РОА и ее хотя и нелюбимым, но все же единственно возможным союзником – немецкой армией» [558]. Державин говорит о «постыдном ударе в спину союзника» и о «моральных последствиях этого неслыханного по своей низости акта» для престижа Русского освободительного движения [559]. Аналогичным образом высказывается бывший член президиума КОНР профессор Богатырчук: «предательский удар» в спину отступающих немцев [560].

Однако историческая оценка Пражской операции не может ограничиваться негативной констатацией, что она началась с измены немецкому союзнику и завершилась гибелью солдат 1-й дивизии РОА. Решение о вмешательстве в Пражское восстание следует расценивать, исходя из ситуации последних дней войны, как отчаянную попытку спасти солдат 1-й дивизии после краха Германии. Примечательно, что именно два лица с немецкой стороны, близкие к тогдашним событиям, проявили далеко идущее понимание мотивов, которые лежали в основе этой операции. Бывший представитель кадрового управления СС при Власове, д-р Крёгер, правда, отвергает аргумент, выдвигаемый и некоторыми русскими, что генерал-майор Буняченко после всего случившегося, после пережитого обращения с Русским освободительным движением со стороны немцев в прошедшие годы, не должен был испытывать союзническую верность по отношению к ним [561]. А именно такая аргументация, как считает Крёгер, еще раз унизила бы русских «как офицеров и людей чести после их печального конца», ведь она должна была восприниматься как признание неспобности к союзам и ненадежности вообще, как это им пытается приписать генерал армии Штеменко, когда говорит: «Никто не мог знать, когда и против кого они обратят свое оружие». А Крёгер по праву подчеркивает «действительно отчаянное положение» Буняченко и всех его солдат, «хуже, чем у любого немецкого вояки», и считает, что было бы поэтому «лицемерно» проклинать их за явный акт отчаяния. Это подчеркнул и бывший начальник германской команды связи Швеннингер, который в дни Пражской операции находился в качестве интернированного при дивизионном штабе и, невзирая на начавшиеся военные действия против немцев, испытывал неизменно уважительное обращение как со стороны командира дивизии, так и начальника штаба. Как немецкий офицер, Швеннингер, разумеется, высказался против участия в Пражском восстании, но в то же время, что касается его лично, проявил понимание к этому отчаянному шагу Буняченко, порожденному не «слепой ненавистью к Германии и немцам», а «жгучей тревогой» за доверенных ему солдат, успех которого и он короткое время не считал невозможным после того, как подполковник Николаев подробнее разъяснил ему этот шаг [562]. Швеннингер заявлял после войны, что несправедливо пытаться выносить приговор «Буняченко и его людям» или – из-за пражских событий – даже всему власовскому движению как таковому.