Разрешенное волшебство - Ник Перумов

— Ну, долго ещё валандаться там будешь? — рявкнул он, гневно сверкнув глазами. — Погоди, дождёшься, задницы-то нам сейчас зачистят.

Твердислав не стал выяснять, кто и каким образом проделает эту операцию — он просто спрыгнул вниз.

И провалился в пропасть. У ямы не оказалось дна.

Жизнь клана Твердиславичей после всех проис-лествий мало-помалу входила в обычную колею. После схватки на лесной дороге Фатима и впрямь в несколько дней прибрала к рукам всю власть — как з посёлке, так и за его пределами. Чарус без толку таскал в поясном кармане Ключ-Камень — все дела решались без него. Первый день Фатима ещё косилась на вожака, но, видя, что все идут к ней, и ни у кого, похоже, не возникает вопросов, махнула рукой. Пусть себе Чарус дуется.

Правда, вместе с Чарусом “дулось” ещё десятка полтора старших мальчишек, но Фатима решила не обращать внимания и на это. Работу в клане они исполняли добросовестно — а что ещё надо?

Не тревожили клан и Ведуны. Казалось, они полностью проигнорировали истребление отряда своих чудищ, чего раньше за ними не замечалось. Благодать — живи да радуйся!

Минул э лишь семь дней после ухода Твердисла-за и Джейаны, а казалось, что целый год.

«Утром восьмого дня Чарус увёл свой Старший Десяток в лес. Не спрашивая Фатимы. Даже ничего не сказав. По обычаю — вождь должен был известить главную Ворожею, но именно известить, а отнюдь не испрашивать разрешения. Но Твердислав с Джейаной были не только вождем и главной Ворожеей, но ещё и любовниками — им, конечно, было проще. Чарус же так и не озаботился завести себе подружку, а верная Фатима уже давно была с Дэвидом, который (так уж получилось) из-за мягкого, уступчивого характера и близко не стоял к решительным и жёстким парням Старшего Десятка. Вот и получилось, что вождь с Ворожеей, случалось, по целому дню не обменивались и единым словом. Старший Десяток Чаруса к тому времени неожиданно разросся. Внезапный переход всей власти в клане к Фатиме (и, значит, вообще к девчоночьей половине) пришёлся по вкусу далеко не всем. Уже

на третий день после боя Фатима строго-настрого запретила кое-какие из излюбленных мальчишеских забав, вроде кулачных боёв “до последней крови”; троих, пойманных на подглядывании за купающимися девушками, выпороли — причём ничего не сказав Чарусу Приговор вынес скорый девичий суд, и исполнили его тоже девчоночьи руки. Понятно, что наказанные перенести такое унижение уже не могли. Одно дело, когда вождь сам приложит, своей рукой, но перетерпеть такое от девчонок?! И — вместе со своими приятелями — дружно присоединились к Чарусу.

Всего наследник Твердислава увёл с собой почти тридцать человек. Лучших бойцов, вооружённых до зубов всем, что только нашлось в клане. Они шли на север, к Пэкову Холму.

После столкновения со Середичами Буян брёл, точно в тумане, безропотно предоставив всё решать Ольтее. Только теперь становился ясен замысел Творителя Дромока — отрезать ему, Буяну, все пути назад и посмотреть, что будет. А вот зачем сие понадобилось Дромоку — Буян не стал даже и гадать. Только себя растравлять, всё равно никакого толку. Человеку Ведуна не понять, разве что — ламию.

Олътея с поразительной ловкостью вела их всё дальше и дальше на запад, искусно обходя опасные места, где могли бы встретиться люди. Торговый тракт остался далеко слева. Они уклонились к северу, достигнув глухих, необжитых мест, ничейной земли, покинутой и людьми, и Ведунами.

Здесь с полуночной стороны на юг тянулись длинные языки истощённого редколесья, словно чья-то гигантская пасть высосала из деревьев и земли все без исключения живительные соки. Хилые ели изо всех невеликих силенок тянулись вверх; голые стволы сиротливо торчали из серой земли, и лишь возле самой вершины зеленели хвоей несколько одиноких веток. Ни ягодников, ни орешников не попадалось; куда-то исчезла вся живность, коей кишели леса на юге. По правую руку на самом горизонте виднелись Ледяные Горы — проклятое всеми место, где не могут жить даже Ведуны.

Путь то и дело пересекали текущие на юг речки, ручейки и речушки, что брали начало на длинном, протянувшемся с востока на запад водоразделе — цепи оголённых каменистых холмов, за которыми на сотни поприщ — до самых Ледяных Гор — лежали бездонные болота.

Унылый, скорбный, мрачный край. По сравнению с ним Змеиный Холм и Лысый Лес казались весёлыми и полными жизни. Останься Буян самим собой — ему едва ли удалось бы здесь выжить. Ни ягод, ни грибов, ни орехов, ни съедобных кореньев, ни дичи, ни даже мхов, которые (если уж совсем Припрёт) можно выварить и съесть. Творитель предусмотрительно сделал его способным питаться даже корой; сейчас это очень пригодилось. Точно заправский кособрюх, Буян обдирал стволы своими когтями; только этим и спасался. Что помогало держаться на ногах Ольтее, понять он не мог. Казалось, ламия питается уже просто воздухом.

“Ну, допустим, добреду я до эльфов, — думал Буян, механически переставляя ноги и стараясь не отстать от спешившей впереди Ольтеи. — Ну, может, они и сподобятся сделать меня снова таким, как был. А что потом-то? Куда я денусь? Кланы чужаков не принимают. В каждом видят ведуньего до-глядчика”. Оно и понятно — каких только тварей эти злодеи не способны сотворить… Хотя людей-обманок на памяти Буяна ещё не было. Но ведь с !$тим Ведунами так — сегодня нет, а завтра, гля-Дишь, новый страх появится.

“Кровь за тобой, Буян. Сгавич, Стойко…

Но их-то хоть ведунья тварь убила, не ты. А того мальчишку? Из Середичей который? За него как ты перед Великим Духом оправдаешься? Это ты сейчас, Дромок сказал, не под властью Великого, а что будет, если вновь самим собой станешь? Придёт твой час, поставит тебя Он перед этим мальчишкой. Ох, лихо тогда тебе придётся, ой, как лихо! И не уйдешь от этого. Даже если, человеком сделавшись, сам вниз головой со скалы бросишься, — все дороги ведут в чертог Великого Духа. Ни обходных путей, ни обратных. Деваться некуда. Жить незачем. Умереть — не могу. Разве что дать себя в бою убить? Не могу, трушу. А начну защищаться — ещё других убью. Силы великие, ну да что же мне делать-то?!”

И Ольтея тут не поможет. Она-то Великого Духа не страшится — тот, в неизмеримой своей милости, сам отказался от власти над этими созданиями. Не стал поражать их громами и молниями, не стёр с лица земли одним мановением карающей длани, оставил. Испытывая нашу стойкость, нашу Веру в Него. Вот и думай, Буян, переставляй уродливые свои лапы, бреди по холмам и распадкам, перебирайся через речки — потому что если остановишься, то станет совсем плохо.

Вот оно, воздание. Вот оно, возмездие. За то, что уступил, поддался ведуньей сладкой лести. За то, что выжить захотел наперекор всему. Надо, надо было умереть тогда, вместе с друзьями. Ставич ведь так до конца и не поверил, что он, Буян, сбежит. А может, как раз и поверил. И проклял в последние минуты. Предсмертные проклятия всегда сбываются — так сама Джейана говорила.