Полное собрание сочинений. Том 7. Сентябрь 1902 — сентябрь 1903 - Владимир Ленин (Ульянов)

Я же, с своей стороны, скажу лишь: разные бывают вкусы. Многие либералы считают верхом такта и мудрости раздавать революционерам аттестаты за мужество, третируя в то же время их программу просто как фразу, как проявление недостаточного образования, и не давая даже разбора по существу их воззрений. По-нашему, это не такт и не мудрость, а недостойная увертка. Дело вкуса. Русским Тьерам, конечно, нравятся салонно-приличные, парламентски-безупречные оппортунистические фразы настоящих Тьеров.

Пойдем дальше. Я, изволите видеть, «притворился непонимающим, что формула «властное всероссийское земство» означает требование конституции», и мои рассуждения об этом «лишний раз подтвердили (для г. Струве) широкое распространение в нашей заграничной литературе подлинной революционной фразы и притом еще злобно-тенденциозной (этот непривлекательный литературный стиль особенно процветает на страницах «Искры» и «Зари»)», стр. XII второго издания «Записки». Ну, что касается до злобной тенденциозности, то нам об этом трудно спорить с г. Струве: для него попреком кажется то, что нам кажется комплиментом. Тенденциозностью называют либералы и многие радикалы непреклонную твердость убеждений, а резкую критику ошибочных взглядов они называют «злобой». Тут уж ничего не поделаешь. Меа culpa, mea maxima culpa![47] и был, и пребуду «злобно-тенденциозным» по отношению к гг. Струве. А вот другое обвинение – по существу. Притворялся я непонимающим или не понимал на самом деле, да и нельзя было понять? Вот вопрос.

Я утверждал, что формула «права и властное земство» есть недостойное заигрывание с политическими предрассудками широкой массы русских либералов, что это «не знамя, позволяющее отделять врагов от союзников» (это заметьте!), а «тряпка, которая поможет только примазаться к движению самым ненадежным людям» (стр. 95 в № 2–3 «Зари»)[48]. Я спрашиваю всех и каждого: при чем тут мое «притворство»?? Я прямо говорю, что считаю это знамя – тряпкой, а мне отвечают: вы притворяетесь непонимающим! Да ведь это не что иное, как новая увертка от разбора вопроса по существу, от разбора вопроса: годится ли «формула» больше для знамени или больше для тряпки!

Мало того. Я могу теперь, благодаря любезной помощи г. С. С, доказать фактически нечто гораздо большее. Я могу доказать, что «недостойное заигрывание» было со стороны г. Струве не только в смысле филистерского доктринерства, желающего умилить правительство своею скромностью, не только в смысле неразумного желания объединить «либералов» на минимуме, но и в смысле прямого, непосредственного «заигрывания» с известными г. Струве сторонниками самодержавия. Г-н С. С. разоблачает г. Струве беспощадно и бесповоротно, говоря, что «неясный и двусмысленный (слушайте!) славянофильский лозунг «Земский собор»» выдвигается в целях удобства «ненатурального союза» либералов-конституционалистов и либеральных сторонников идеального самодержавия. Г-н С. С. называет это не больше, не меньше, как «политической эквилибристикой»!! И г. Струве расписывается в получении… называя лозунг Земского собора «неопределенным и своею неопределенностью ценным (курсив наш!) и в то же время опасным».

Не правда ли, хорошо? Когда социал-демократ называл еще более двусмысленный лозунг (властное земство) недостойным заигрыванием, – тогда г. Струве рядился в тогу оскорбленной невинности и жеманно говорил о притворном непонимании. А когда либерал, г. С. С, повторил то же самое, – г. Струве любезно раскланялся и расписался в получении! Неопределенный лозунг именно своею неопределенностью и был ценен для г. Струве, который нисколько не стесняется признать, что он готов пускать в ход и опасные лозунги, смотря по ветру. Кажется сильным и авторитетным г-н Шипов, и редактор либерального органа будет говорить о властном земстве. Показался сильным и авторитетным г. С. С, – и редактор либерального органа будет говорить о конституции и всеобщем избирательном праве! Недурная картинка политических нравов и политической нравственности в либеральном лагере… Г-н Струве забывает только подумать, какую цену будут иметь его заявления после этой великолепной метаморфозы: в январе 1901 г. г-н Струве требует «прав и властного земства»; в декабре 1902 г. г-н Струве объявляет «притворством» непонимание того, что это означает требование конституции; в феврале 1903 г. г-н Струве заявляет, что по существу он никогда не сомневался в справедливости всеобщего избирательного права и что неопределенный лозунг Земского собора именно своею неопределенностью и был ценен. Спрашивается: какое право имеет теперь любой политический деятель, любой русский гражданин утверждать, что завтра г. Струве не выдвинет нового, «ценного своею неопределенностью», лозунга??

Перейдем к последнему пункту ответа г. Струве. «Разве не революционная фраза, – спрашивает он, – или совершенно безжизненное доктринерство рассуждения г. Т. П. о значении земства как орудия укрепления самодержавия?» Г-н Струве видит тут и усвоение идеи славянофилов{62}, и согласие с Горемыкиным, и геркулесовы столбы мертвой доктрины. Г-н Струве совершенно не в состоянии понять революционного отношения к половинчатым реформам, предпринимаемым для избежания революции. Г-ну Струве всякое указание на двойную игру реформаторов сверху кажется славянофильством и реакционностью, – точь-в-точь так, как все европейские Ивы Гюйо объявляют реакционной социалистическую критику частной собственности! Неудивительно, конечно, что, ставши реформатором, г. Струве утратил способность понимать двусторонний характер реформ и значение их как орудия укрепления господства правящих, укрепления ценой октроирования реформ. Но… было время, когда г. Струве понимал эту удивительно хитрую механику. Давно это было, когда он был «чуть-чуть марксистом» и когда мы вместе с ним сражались с народниками на страницах покойного «Нового Слова»{63}. В июльской книжке этого журнала за 1897 год г. Струве писал про Н. В. Водовозова: «Я помню, в 1890 г. у нас на улице – я только что вернулся тогда из летнего, обильного новыми и сильными впечатлениями путешествия по Германии – зашел разговор о политике и реформаторских планах Вильгельма П. Водовозов придавал им значение и не соглашался со мной, для которого уже тогда (а теперь и подавно) вопрос о значении факта и идеи так называемой «социальной монархии» был бесповоротно решен в отрицательном смысле. Водовозов брал идею социальной реформы отвлеченно от творящих ее реальных общественных сил. Вот почему католический социализм для него, главным образом, – своеобразное идейное движение в пользу социальной реформы, а не специфическая форма предохранительной реакции европейской буржуазии и отчасти обломков европейского феодализма против растущего рабочего движения…». Вот видите: в давно прошедшие времена, в эпоху молодых увлечений, г. Струве понимал, что реформы могут быть предохранительной реакцией, т. е. предохраняющей правящие классы от падения мерою, которая направлена против революционного класса, хотя и улучшает положение этого класса. И я спрашиваю теперь читателя: кто же прав? Я ли сказал «революционную фразу», разоблачая реформистскую однобокость в отношении г. Струве к такой реформе, как земство? или г. Струве поумнел и «бесповоротно» ушел от когда-то защищаемой им (бесповоротно будто бы) позиции революционера? Я ли стал сторонником славянофилов и Горемыкина, или у г. Струве «сильных впечатлений» от путешествия по социалистической Германии хватило всего на несколько лет??