Выбитый генералитет - Анатолий Корольченко

Незаметно мы разговорились.

— Город этот знаю с 1918 года, — негромко рассказывал он. — Прежде чем попасть сюда, я проделал долгий путь. Вначале фронт, потом Таганрог, Астрахань. В Астрахани был сформирован наш отряд, который назывался интернациональным.

Одно упоминание об интернациональном отряде заставило меня забыть обо всем: я превратился в слух, с радостью веря, что случайная встреча стала такой счастливой находкой.

— Были в отряде чехи и словаки, венгры и австрийцы, немцы и русские, — продолжал мужчина между тем. — Правда, русских было немного, потому что отряд состоял в основном из военнопленных. В отряде я подружился с Миклашем.

— С кем? — переспросил я. — С Миклашем? А как его фамилия?

— А вы слышали о нем? — в свою очередь спросил спутник. — Бернат его фамилия. Миклаш Бернат.

Услышав эту фамилию, я насторожился.

— Рассказывайте, рассказывайте, — поторопил я собеседника. Разговору мешал шум моторов. И потому мы склонились голова к голове. Человек скупо говорил, а я внимательно слушал, стараясь не пропустить ни слова из его рассказа.

— Наша дружба стала особенно крепкой после одного случая. Отряд стоял в глухом ауле, каких в Дагестане было немало. Как-то вызывает меня командир и приказывает: «Вот донесение, передай его в штаб». До Штаба верст пятнадцать. Взял я донесение, положил в шапку и поскакал. Штаб нашел быстро, передал все и хотел уже возвращаться, как мне говорят: «Малость повремени, заодно отвезешь пакет». В обратный путь выехал глубокой ночью. На небе — ни звездочки, все затянуло тучами.

Дорога проходила в ущелье: справа скалы, а слева бурлит река — в сторону не свернешь. Не доезжая аула, где стоял отряд, слышу стук копыт и разговор: кто-то навстречу едет. Я насторожился: свои или враги? В то время на дорогах неспокойно было. Мы гонялись за бандами, а они преследовали нас. Решил съехать с дороги и укрыться. Пропустить их. Так и сделал. Впереди показались всадники. «Только бы Орлик не заржал», — думаю я и тихонько поглаживаю коня. Вслушался в разговор — и мороз по коже: бандиты. Стук копыт все ближе, ближе… Мимо меня проплыли темные тени — шесть человек. Пропустил их и только было выехал на дорогу, как услышал крики. Заметили меня. «Ну, Орлик, выручай!» Оставалась надежда только на коня. В бою шестерых не осилишь. Да и пакет нужно доставить. В штабе предупредили: бумага важная. Припал я к шее коня, лечу, слышу — выстрелы. Один, второй, третий. Над головой просвистели пули. И чувствую вдруг, как Орлик замедлил бег и начал падать. Вылетел я из седла, упал, потом вскочил и, не раздумывая, бросился с дороги к скалам. Из камней не так легко выбить. Началась перестрелка. Бандитов по вспышкам засекаю. Только и они по мне бьют. Попробовал перебежать и вскрикнул от боли. Во время падения ногу ушиб или подвернул. «Ну, все, — подумал я, — отвоевался».

Признаться, не надеялся я остаться тогда в живых. Достал пакет, сунул его подальше в камни. Если уж и погибну, так тайны не выдам. Вдруг слышу стук копыт. Бандиты на коней и — ходу…

«Шандор!» — слышу я голос Миклаша. Мое имя Александр, а он меня по-своему Шандором называл. «Здесь я!» — отвечаю, а сам подняться не могу…

Потом узнал, что Миклаш всю ночь не спал, ожидал моего возвращения. Он первый услышал выстрелы и примчался с товарищами на помощь.

В начале августа часть отряда снова перебрасывалась в Петровск. На город наступали бандиты Бичерахова. И случилось так, что нам пришлось расстаться: Миклаш уходил, а я оставался.

Я прискакал попрощаться. Колонна уже проходила по улице селения. Увидев меня, Миклаш выбежал из строя. Обнялись мы с ним, по-мужски расцеловались. «Прощай, Шандор, — говорит он. — Кто знает, увидимся ли еще? Время, видишь, какое!» «Увидимся, — отвечаю я, — определенно увидимся». А у самого в горле комок застрял, на глаза навернулись слезы. Помахал он на прощанье мне рукой и побежал догонять товарищей.

И мне представилось, как по пыльной дороге селения шагает отряд. И над колонной взлетают ввысь слова песни. И никакой-либо, а только этой, что звала бойцов на подвиг и даже смерть во имя победы революции:

Смело мы в бой пойдемЗа власть Советов,И как один умремВ борьбе за это.

— Да что ж я вам не покажу своих товарищей! — спохватился вдруг мой сосед.

Взволнованный воспоминаниями, он торопливо достал фотокарточку. Руки его слегка дрожали. Карточка была старая, пожелтевшая от времени. На ней пять красноармейцев, перепоясанные ремнями снаряжения, с обнаженными клинками, в лихо заломленных фуражках.

— Вот Миклаш, — показал мой собеседник.

Я вглядываюсь в мужественное, строгое и, мне кажется, неулыбчивое лицо. А глаза живые, с огоньком, выдают горячую натуру.

— Это вот Миклаш, — повторяет спутник. — А это Пал. Мы его Павлом звали. А вот Ласло. Рядом с Миклашем — я сижу…

— А сейчас где они?

Человек, как мне показалось, вздрогнул.

— Опасения Миклаша сбылись: больше мы не встретились.

Мужчина замолк и припал к иллюминатору. Там, безбрежье неба, плыли пышные облака, ярко освещенные лучами заходящего солнца.

— Все они погибли в Махачкале… И похоронены там, где погибли…

И тут вдруг я вспомнил, что видел этого человека у могилы его боевых товарищей. Это было вчера. Мы ехали в автомобиле, и наше внимание привлекла белая колонна, возвышавшаяся в стороне от дороги, у моря.

— Венгры-добровольцы здесь похоронены, — сказал шофер. — В гражданскую войну погибли.

У памятника, держась рукой за ограду, неподвижно стоял человек. Это был мой спутник. Занятый своими мыслями, он не замечал нас. На желтой земле лежали цветы. Ветер осторожно шевелил их лепестки. А неподалеку, в вечном движении, напоминая о жизни, шумело море. Ветер гнал по нему в белой кружевной кипени гребни волн и доносил соленый запах…

— А кто командовал отрядом? — спросил я. — Уж не Гавро ли?

Мой собеседник удивленно посмотрел на меня.

— Он… Он самый… Лайош Гавро. А вы что, его знали?

— Нет, нет! Слышал многое о нем…

В Ростове мы расстались. Мой спутник летел дальше. Я видел, как в наступающих сумерках самолет вырулил на взлетную дорожку, как он стремительно разбежался и круто взмыл в небо. Он уносил с собой человека, преисполненного любви и благодарности к боевым друзьям из далекой Венгрии.

А о Лайоше Гавро мне довелось узнать от его жены, Надежды Павловны Ровенской. По возвращении из десятилетней сибирской ссылки, Надежда Павловна жила в небольшой квартире в столичных Хамовниках.