Старая крепость. Книга 1-2 - Владимир Павлович Беляев

же, спохватившись, снова грузно опустился на стул. — Вы издеваетесь надо мной, мадемуазель! Я Львовский университет кончил, я — доктор медицины, а вы мне здесь очные ставки со всякой босотой устраиваете! Да это выродки — мало ли кто вам что наговорит. Я не был…

— Сами вы выродок… и… брехун! — вдруг, блеснув глазами, зло перебил доктора Куница, но Кудревич в ту же минуту осадила его.

— Тише! — сказала она. — Нужно будет — спрошу.

— Я и говорю… Дайте им волю — они и про вас наговорят, — обрадовался доктор. — А я вам сейчас объясню, почему они про меня выдумывают. У меня сад есть. Знаете… груши, яблоки всякие. Как осень — прямо мука одна, только и гляди, как бы не пообрывали. И все такие шаромыжники, а я им пощады не даю. Как поймаю, сразу — к родителям! Ну, а они, конечно, злятся на меня. Да вы их побольше еще соберите, они могут вам сказать, что я вор, разбойник…

— Погодите! — оборвала доктора Кудревич и крикнула: — Товарищ Довгалюк!

Из коридора в комнату вошел красноармеец с винтовкой.

— Внизу, в свидетельской, дожидается гражданин Блажко. Приведите его сюда! — попросила часового девушка.

Красноармеец, стукнув прикладом, ушел.

— А вы, ребята, свободны, — сказала нам Кудревич. — Давайте ваши повестки, я отмечу.

Уже внизу, у выхода, мы столкнулись со сторожем Старой крепости. Вон оно что! Так это и есть Блажко. Он держал в руках такую же, как и наши, повестку и, прихрамывая, шел нам навстречу. Сторож нас не узнал.

На улице Куница возмущенно сказал:

— Ты смотри, ты смотри, как отпирается!

— А ты ему хорошо сказал, что он брехун.

Мы вошли на Новый бульвар с чувством большого облегчения, чуть усталые и взволнованные. Вокруг хорошо пели птицы. То здесь, то там на утоптанных глинистых аллеях искрились желтые пятна солнца. Спешили куда-то по своим делам суетливые прохожие. Мы побрели вслед за ними.

Сегодня с самого утра льет проливной дождь. Струи дождя стучат по железной крыше. Вода гремит в водосточных трубах и разливается по всему двору мутными, пенящимися лужами. По окнам, извиваясь, бегут прозрачные струйки. В комнатах так темно, будто наступил вечер.

В эту пору со двора ко мне на кухню вдруг ввалился Куница — весь мокрый, блестящий от дождя.

— Васька, я уезжаю!

Я изумленно уставился на Куницу.

— Куда?

— В Киев! К дядьке! На, читай!

И с этими словами Куница протянул мне влажное, слегка помятое письмо. Пишет его дядя — тот самый, о котором не раз рассказывал мне Куница. Он плавает старшим механиком на днепровском пароходе «Дельфин». Дядя зовет Куницу к себе в Киев. Он обещает устроить его в школу моряков. Пока я, усевшись на топчане, читал письмо, Куница ждал. В мокрых его волосах блестели, как росинки, крупные капли воды. Тонкие струйки ее стекали по щекам Куницы.

— Когда едешь?

— Послезавтра. Мама уже пирожки печет на дорогу! — усаживаясь около меня, с гордостью говорит он.

Осторожно смахнув с письма дождевую каплю, Куница спрятал письмо в карман штанов. Я следил за его движениями, и мне стало почему-то очень грустно. Вот Куница уедет в большой город, а мы с Петькой Маре-мухой останемся здесь одни. Распалась наша компания. Вдвоем уже будет не то. Разве Петька сможет заменить Куницу? Никогда. С ним даже в Старую крепость — и то не полезешь… Эх, жалко, что Куница уезжает.

А он, точно угадывая мои мысли, сказал:

— Вот я выучусь в морской школе на капитана, тогда приезжай ко мне, я тебя бесплатно на пароходе покатаю!

— Да, покатаешь… Когда это еще будет… — с горечью ответил я.

— Когда? Ну, когда… Очень скоро… — утешил меня Куница, но говорил он это неуверенно. Видно, он чувствовал, что расстается со мной надолго.

Дождь как будто перестает… Проясняется.

Юзик подошел к окну. Он провел пальцем по заплывшему стеклу и, не глядя на меня, сказал:

— А хочешь, попрошу дядю, он тебя устроит в школу. Поедешь в Киев, будем жить вместе…

— Да, устроит… Он меня и не знает…

— Ничего… Устроит… — так же нерешительно протянул Куница.

Теперь мне стало совсем ясно, что он сам не верит своим обещаниям.

— Васька, хочешь, я тебе турманов своих подарю? Банточных! — вдруг предложил Куница. — Они хорошие, ты не думай, они тебе таких молодых еще выведут!

— Подари!

— Конечно! Ты будешь Петькиных голубей подманивать. Приходи завтра после обеда…

— Приду, только смотри — никому не отдавай.

— Ну что ты! — возмутился Куница. — А писать мне будешь? Я тебе оставлю дядькин адрес.

Я записал новый, киевский, адрес Юзика, и мы расстались с ним до завтра.

Наступил день отъезда Куницы. Вечером вместе с Маремухой мы отправляемся к Юзику домой.

У ворот усадьбы Стародомских топчется запряженная в линейку их тощая лошадь. Чтобы отвезти Юзика к поезду, его отец снял с линейки черный фургон — собачью тюрьму.

— Давай, тато, скорей. Опоздаем, — раздался за воротами голос Куницы, и он выбежал на улицу.

Куница одет по-праздничному. На нем голубая шелковая рубашка, сшитая из куска скаутского знамени — из того самого куска, который достался ему по жребию. Ворот рубахи наглухо застегнут; новенькие перламутровые пуговки так и переливаются на голубом шелку. На Кунице какие-то особенные серые брюки, чуть ли не цз настоящей шерсти, на ногах деревянные сандалии. Я никогда не видел Юзика таким нарядным, гладко причесанным. Ишь нарядился, прямо франт!

— Ну вот… сейчас поедем, — увидев нас, тихо сказал Куница. Видно, ему было не по себе в этом наряде — он стыдился и своей новой рубашки и новых штанов.

— Это все твои вещи? — спросил Маремуха, показывая на маленькую плетеную корзинку.

— Ага, мои! Тут белье, пирожки… — устанавливая корзинку на линейке, сказал Юзик.

Вышел кривоногий Стародомский с кнутом в руках.

— Тато, можно, чтобы хлопцы тоже с нами поехали? — попросил Куница. — Они пришли провожать меня.

— Ладно, садитесь, — разрешил Стародомский. И, пока он расправлял поводья, мы уселись на линейку.

— А твоя мама не поедет? — шепнул Маремуха.

— У мамы ноги опухли, ревматизм, — сказал Куница.

Линейка трогается.

Мы едем к вокзалу. Тощая лошадка хорошо бежит. Линейка так дребезжит и подпрыгивает на камнях, что нам трудно разговаривать. Лишь за городом, выехав на мягкую и ровную проселочную дорогу, мы заговорили, и Куница напомнил мне:

— Так, гляди же, пиши!

— А к нам сегодня Григоренчиха с Котькой за вещами прибежала. Ее выпустили, а доктор сидит! А может, его уже расстреляли? — прошептал Маремуха, поглядывая на Куницыного отца.

— С Котькой? А откуда взялся Котька? — насторожился Куница.

— Из Кременчуга