Тайна замка Роксфорд-Холл - Джон Харвуд

Соблазн был велик, но я знала: поступи я так, я всю жизнь стану себя упрекать за это.

— Нет, — ответила я. — Я не просто слишком далеко уехала от Лондона, чтобы теперь вернуться: я слишком далеко зашла, чтобы отступить.

Они настояли, чтобы я подождала внизу, пока Эдвин не проверит полы; тем временем Рафаэл и Вайн отыскали подвал для хранения угля и разожгли камины на галерее, в библиотеке и в малой гостиной, которая когда-то, всего лишь несколько кратких часов, принадлежала миссис Брайант и где я собиралась спать — или пытаться спать — предстоящей ночью. Дымоходы страшно дымили из-за сильного ветра, едкий запах дыма смешивался со всепроникающими запахами плесени, сырости и гниения. Как только огонь в каминах разгорелся и все ящики были внесены наверх, Рафаэл и Вайн уединились на галерее, чтобы убедиться, что там нет тайных ходов или каких-то скрытых устройств; мне было слышно, как они то тихо, то громче постукивают по ту сторону стены, пока я, съежившись, сидела у камина в библиотеке, пытаясь преодолеть холод, от которого не могла избавиться со времени поездки в экипаже, и вдыхала сырой аммиачный запах плесневелой бумаги.

Эдвин произвел обход комнат на нашем этаже и объявил, что они достаточно безопасны для обитания, если только по коридорам отважатся ходить не более двух человек разом: отвратительные пятна на потолках и куски обвалившейся штукатурки вдоль коридорных стен заставляли предположить, что вода действительно просочилась в полы верхних этажей. Однако особенно его беспокоило состояние пола на галерее, непосредственно под доспехами: половицы в этом месте, предупредил он, слишком сильно ходят. Сейчас Эдвин медленно двигался по кабинету: я слышала, как он снимает с полок книги и открывает ящики стола. Вокруг меня кипела оживленная деятельность, и дом не казался слишком уж зловещим, так что, когда я смогла хоть чуть-чуть избавиться от тяжкого ощущения, что промерзла до костей, я выскользнула в коридор и пошла осмотреть комнату, в которой останавливалась Нелл.

Взломанная дверь так и осталась незапертой — открытая, она висела на петлях. Белье с кровати было снято, но, странным образом, на письменном столе под окном, рядом с высохшей бутылочкой из-под чернил, все еще лежала ручка с заржавевшим пером (ручка Нелл?). Из-под моих туфель поднимались облачка пыли, кода я шла через комнату к чулану — каморке, где спала Клара (или, может быть, я?). Низкая деревянная кроватка, тоже покрытая толстым слоем пыли, стояла посреди каморки. Помещение было даже меньше и гораздо темнее, чем я могла представить себе по описанию Нелл; оно не вызвало во мне ни малейшего шевеления памяти, ни проблеска узнавания. Вряд ли это удивительно, напомнила я себе, раз я даже не помню ничего о своем детстве до приезда в наш дом в Холборне. В каморке было крохотное окошко, всего в несколько квадратных дюймов величиной, сидящее глубоко в толще стены, оно не открывалось. Если закрыть дверь — на что у меня смелости не хватило, — комнатка погрузилась бы в почти непроглядную тьму. И я не смогла обнаружить там никакой вентиляции.

Идя сюда по коридору, я заглядывала в другие комнаты — все совершенно пустые, но большею частью гораздо просторнее, чем эти две, взятые вместе. Должно быть, Нелл настаивала на смежной комнате для Клары, но почему же она не потребовала чего-нибудь получше, когда увидела, чтó для нее приготовили?

Когда мои глаза привыкли к тусклому свету, я разглядела, что в углу, противоположном двери, отвернут угол ковра. Подойдя поближе, я увидела отверстие в полу — одна из половиц, дюймов восьми-девяти длиною, вынута и лежит под кроваткой. Все здесь было покрыто густым слоем пыли. Я опустилась на колени и вгляделась внутрь отверстия, но было слишком темно, чтобы хоть что-то там разглядеть, а мне вовсе не хотелось просовывать туда руку. Это и есть, сообразила я, то «надежное место», которое нашла Нелл, чтобы спрятать там свой дневник.

Дневник я привезла с собой, и, поддавшись порыву, я прошла назад по тускло освещенному коридору, нервно оглядываясь вокруг при каждом его изгибе и повороте, a затем по лестничной площадке — к себе в комнату, чтобы его взять. Слабые постукивания доносились с галереи: если бы я не знала, кто их издает, я от страха пустилась бы бежать со всех ног. Меня снова трясло от холода; я добавила углей в камин в своей комнате и присела перед огнем, задумавшись над тем, смогу ли выдержать здесь целую ночь в одиночестве. А Нелл выдержала несколько — напомнила я себе — в гораздо более ужасных обстоятельствах: но ведь ей надо было оберегать Клару.

Однако почему же она оставила Клару спать в этой тесной, душной — безвоздушной! — келье? (Я вдруг осознала, что снова думаю о себе и о Кларе как о разных людях, по правде говоря, как о сестрах.) Не потому ли, что там между Кларой и бедой было целых две запертых двери? Такой ответ не казался мне вполне убедительным, но иного придумать я не могла; так что я вернулась в каморку и очень осторожно, понемногу вдвигая дневник внутрь, принялась просовывать его в отверстие в полу, пока не поняла, что он вполне может туда поместиться.

Доктор Риз в своих показаниях утверждал, что видел отверстие в полу, в углу детской, вскоре после того, как дверь была взломана. А это означает, что можно не сомневаться в том, что Нелл, скорее всего, оставила тайник открытым, когда ранним утром унесла Клару к своему сообщнику (сообщнице?). Ее дневник был обнаружен раскрытым на столе… а что, если она еще что-то взяла из тайника? Документы? Деньги? Драгоценности? Разве это не напомнило бы ей о том, что надо захватить и дневник, лежащий открытым у всех на виду?

Мои мысли прервал звук шагов, приближавшихся по коридору, и я услышала голос Эдвина, звавшего меня по имени. Я быстро сунула дневник под складки шали; Эдвин уже вошел в наружную комнату.

— Вам удалось что-нибудь найти? — спросила я.

— Нет, — ответил он уныло. — Рафаэл только что изгнал меня из библиотеки: он говорит, что они собираются опробовать индукционную машину. Они с Сент-Джоном Вайном ужасно скрытные, все держат в тайне. Я хотел помочь им найти убежище священника — тут обязательно должно быть что-нибудь вроде этого, но они пренебрегли моими услугами. Впрочем, вряд ли все это может иметь значение: потребовались бы недели или даже месяцы, чтобы отыскать в этом доме какие-нибудь документы; моя идея найти здесь что-то, чтобы обелить имя отца, представляется все более и более несбыточной мечтой. Тут всюду смертельный холод, я никогда в жизни так не мерз!

На этой мрачной ноте мы вышли из комнаты и направились в мою гостиную, где съели ланч из приготовленной мною дома большой плетеной корзины. Эдвин набил жерло камина углями так, что там скоро образовалась сплошная пылающая масса, но казалось, даже это пламя было не в силах улучшить его настроение, да и мое тоже: в этом замке, дал он понять, крылось нечто, помимо просто промерзших стен; не просто отсутствие живой жизни, но активная враждебность ей. Через некоторое время Эдвин ушел, чтобы продолжить поиски; я намеревалась вернуться в комнату Нелл, но вместо этого осталась сидеть, съежившись в ветхом, пахнущем плесенью кресле, пока не погрузилась в беспокойные сны, очнувшись от которых обнаружила, что в комнате уже темно и в мою дверь стучит Эдвин, предупреждая, что остальные члены группы наконец прибыли.

Я старалась не сводить глаз с доспехов, но пламя свечей отвлекало мое внимание. Я не ощущала никакого сквозняка, но то и дело огоньки свечей вдруг начинали колебаться в унисон, словно кто-то проходил по полу под ними. Жар камина заметно ослабевал. Любой звук: скрип стула, потрескивание углей, порой шуршание одежды — казался непрошеным вторжением в мертвую тишину, царившую на галерее. Сверкающее лезвие меча (который Рафаэл с Вайном, несомненно, тщательно начистили днем) тоже отвлекало на себя внимание от темной массы доспехов, вроде бы поглощавших весь свет, что на них падал.

Или почти весь, так как вдруг стала заметна желтая искорка… нет, две желтые искорки рядом друг с другом в передней части шлема. Они не были похожи на отражение света: они не колебались, когда колебалось пламя свечей, и чем дольше я вглядывалась, тем ярче они горели.

Резкий вздох подтвердил, что не только я, кто-то еще заметил эти искры. Мерцание шло явно изнутри доспехов, сквозь прорези в том месте, где должны были бы находиться глаза Вернона Рафаэла. Я взглянула на Эдвина и увидела на его лице отражение собственного ужаса.

Свет усиливался и менял цвет, темнея и становясь из желтого оранжевым, а затем красным, как кровь. Это были уже не искры, а яростное кроваво-красное сверкание. Пока свет вот так менялся, я вдруг осознала, что слышу тихое, низкое, вибрирующее жужжание, будто бы рядом с нами — целый рой пчел. Я не могла разобрать, откуда оно доносится. Эдвин схватил меня за руку и сделал движение, словно собираясь встать с места, но тут голос — голос доктора Давенанта, как мне показалось, — произнес тихо, но властно: «Не двигайтесь! Рискуете жизнью!»