Обещание сердца - Скотт Эмма

Глава 1

Исла-Виста, Калифорния

Полицейское управление Санта-Барбары

8 мая 1970 года

– Дженель Мартин.

Я вскинула голову и смахнула с глаз прядь длинных светлых волос. Левой рукой – поскольку правую приковали наручниками к стулу напротив стола дежурного офицера. Меня держали здесь уже целую вечность. Час назад со скованными за спиной руками прошли мимо несколько сокурсников, студентов Калифорнийского университета, которые, поравнявшись со мной, изобразили пальцами знак мира. По меньшей мере восьмерым из них предъявили обвинения в поджоге, вандализме и сопротивлении аресту, а затем отправили в тюрьму. Я же по-прежнему торчала в приемной. От жесткого деревянного стула уже занемела задница.

Наконец, дежурный офицер вернулся.

– Вставай, Солнышко. К тебе посетители.

– Меня зовут не Солнышко, – пробормотала я, когда офицер отстегнул наручники от стула.

– Нет? – усмехнулся офицер. – Разве тебя не так зовут среди хиппи?

Конечно, нет. Я вовсе не хиппи, не дитя цветов. Видимо, он пришел к такому выводу из-за моего внешнего вида. Длинные прямые волосы, свободная блуза и расклешенные джинсы любого могли сбить с толку. Вот только хиппи посвящали себя миру и любви – в отличие от меня. Я же изучала журналистику и французский язык и собиралась через год, после окончания Калифорнийского университета, последовать за историей и освещать самые громкие события.

Величайшим из которых была война во Вьетнаме.

Я никогда не думала, что эта война затронет сонный маленький городок Исла-Виста, но протесты среди моих сокурсников все нарастали и нарастали. К примеру, сегодня вечером они втолкнули контейнер, полный горящего мусора, в стеклянные двери банка «Уэллс Фарго». Я засняла все это действо на пленку «Никона»… а потом попала в облако слезоточивого газа полиции.

Со слезами на глазах и горящими легкими я попыталась объяснить полицейским в защитном снаряжении, что являюсь обычным репортером, но они и слушать меня не стали. Для затуманенного зрения банк выглядел объятым языками адского пламени, а мелькающие тени и крики протестующих и полиции создавали пугающую картину хаоса. Но из всех звуков этого вечера сильнее всего в память врезался тихий звон объектива камеры, разбившейся, когда копы повалили меня на землю.

Сейчас, следуя за дежурным офицером, я задавалась вопросом, не разрушила ли собственное будущее. Полицейский провел меня в небольшую комнату, где, вероятно, допрашивали подозреваемых, и в груди все сжалось от страха. Наверняка меня ждет детектив, который вот-вот предложит сдать сокурсников.

Однако я увидела отца.

Тут же, подобно приливной волне, нахлынуло чувство ностальгии по тем временам, когда все было гораздо проще. Мне вдруг захотелось вновь стать его малышкой, а не двадцатилетней девушкой, попавшей под действие слезоточивого газа, которую задержали и привезли в полицейский участок. И тем не менее надо быть сильной. Я устала писать никому не нужные статьи о спортивных командах университета, и сегодняшний случай стал для меня первым настоящим испытанием в роли журналиста.

Я подавила отчаянное желание обнять отца и посмотрела на сидящую рядом с ним темноволосую женщину. На долю секунды мне показалось, что это была мама. Но нет, вместе с отцом пришла моя лучшая подруга, Хелен Страмфилд, которая нервно покусывала ноготь на большом пальце.

С Хелен мы сдружились еще в начальной школе – до войны, поджогов, различных забастовок и маршей протеста. В ту пору мы наслаждались сливочным мороженым с фруктами и хихикали над всякими глупостями.

Но это было целую жизнь назад. Задолго до того, как мир сошел с ума.

Когда я вошла в комнату, отец поднялся на ноги и, заметив мои покрасневшие глаза и испачканную копотью одежду, резко помрачнел.

– Джени, – проговорил он, поглаживая пальцами усы.

Хелен, переводя взгляд с меня на отца и обратно, убрала прядь каштановых волос за ухо.

– Привет, пап.

Мне снова безумно захотелось обнять их обоих, но броситься к ним с наручниками на запястьях… Нет, я бы сгорела со стыда. Оставалось только опуститься на стул по другую сторону стола.

– Привет, Хелен.

– Привет, Джени, – тихо отозвалась подруга. В ее голосе звучало столько теплоты, что даже тон отца мог бы показаться холодным.

– Значит, вот до чего ты докатилась, – произнес Эйвери Луис Мартин. – Задержана по обвинению в поджоге, вандализме и уничтожении государственной собственности.

Кроме нас троих, в этом небольшом помещении никого не было, однако отец говорил тихо, как будто все жители Исла-Висты – или даже Санта-Барбары – собрались вокруг и навострили уши, желая узнать, что же натворила единственная дочь богатого, преуспевающего владельца виноградников «Алато», которую все считали такой хорошей девочкой.

– Ты хоть представляешь, что мы пережили за последние несколько недель из-за тебя? Я уже не говорю о твоей бедной матери. Сегодня вечером, когда позвонил сержант Холлис, она даже не смогла встать с постели.

– Но я ничего не делала, только фотографировала. Они увидели студентку колледжа, похожую на протестующих, и схватили меня просто за компанию.

– Ты, черт подери, находилась слишком близко, – заметил отец. – Зачем ты полезла в самое пекло?

– Потому что устала писать хвалебные отзывы об университетских турнирах по дебатам или очередные статьи о «надеждах команды пловцов на успешный сезон». – Я пожала плечами. – Мне хотелось найти какую-то важную историю и докопаться до самой ее сути.

– И эту суть ты решила поискать в тюремной камере?

– Ну, ее точно нет ни в раздевалке, ни на беговой дорожке, – ответила я.

Отец пронзил меня взглядом, но я не отвела глаза. В конце концов, он положил руку на стол и заговорил серьезным официальным тоном, словно находился на заседании правления компании:

– Все, хватит с тебя протестов. Все решено. Ты больше не будешь учиться ни в этом колледже, ни в Калифорнийском университете.

– Что? – Я резко выпрямилась. – Почему? И что же мне делать?

– Поедешь во Францию и закончишь образование подальше от всех этих глупостей.

Ему удалось застигнуть меня врасплох. Я разинула рот, а потом рассмеялась, сухо и ничуть не весело.

– Франция? Да ты шутишь.

– Ты немедленно заберешь документы из Калифорнийского университета, – продолжал отец. – Твоих оценок и свободного владения французским хватит, чтобы поступить в Сорбонну. Если нет, я подергаю за нужные ниточки и набью парочку карманов. Но ты в любом случае отправишься в Париж, закончишь учебный год, а потом продолжишь учебу в сентябре. Квартиру я найду.

– Вот, значит, как? Раз ты все решил, то так тому и быть? Я не один из твоих коммерческих проектов. – Я недоверчиво покачала головой. – Сорбонна? Серьезно? Ты забыл о беспорядках во Франции, случившихся два года назад? Старые здания даже непригодны для использования.

– Университет по-прежнему функционирует, и ты поедешь туда, чтобы получить диплом.

Я покачала головой.

– Папа… так нельзя. Там ведь нет никакой истории, по крайней мере теперь. Год назад, в 1969-м – конечно, но сейчас…

– Сейчас тебя хотя бы не пристрелят, – отрезал отец, нахмурившись еще сильнее.

– Но это нелепо, – возразила я. – Ты психуешь из-за какого-то дурацкого задержания.

– Месяц назад на одной из подобных акций протеста застрелили студентку колледжа. Такую же, как ты, Джени. – Отец стиснул лежащие на столе руки. – А на прошлой неделе случилась жуткая перестрелка в Кентском университете. В результате мертвы четверо молодых людей. – Он покачал головой. – Если продолжишь писать о войне, то что-нибудь может случиться и с тобой… Мы с мамой очень за тебя боимся.

– Не стоит за меня волноваться…