Павел Первый - Анри Труайя

12 апреля в десять часов утра полки были собраны на привычный вахт-парад, учрежденный еще при жизни Павла I. На этот раз его принимал новый император Александр I. Он был в сопровождении Палена, Беннигсена, братьев Зубовых. Но если участники триумфа нового императора афишировали свою надменность победителей, то Его Величество, как замечалось в обществе, проявлял больше свою скрытость и озабоченность. В действительности угрызение совести, которое мучило Александра, было для него уже неизлечимо. Только время могло приглушить эту боль. И еще! Проблемы отцеубийства и цареубийства так и не найдут в его душе ответа на вопрос: является ли любовь к России выше сыновней любви. И тем не менее внезапность события не помешала ему спешно уделить внимание внешней политике. Даже занимаясь хлопотами, связанными с траурной панихидой своего отца, прах которого был выставлен в гробу, он ни на минуту не должен был забывать о предотвращении британской угрозы. О дне премьеры Александра на вахт-параде полковник Саблуков, офицер кавалергарда, который принимал участие в традиционном параде, писал в своих «Воспоминаниях»: «Смотр проходил рутинно. Под конец вахт-парада мы узнали, что только что был подписан мир с Англией и что курьер отбыл в Лондон с договором».

Вывешенные на улицах объявления извещали жителей Санкт-Петербурга о кончине императора Павла I «в результате апоплексического удара» и восшествии на престол императора Александра I. Это сообщение вызвало во всей стране выражение святотатственного ликования. На выходе из церквей незнакомые люди обнимались друг с другом, благословляли имя «того, кто вернет Россию русским». «Согласно новости, которая распространяется по столице, – пишет тот же Саблуков, – в жизни появляются прически а-ля Титус и исчезают хвосты [волос], отрезают завитки, укорачивают панталоны, улицы заполняются людьми, которые носят головные уборы круглой формы, сапоги с отворотами […]. Кучера носятся с привычным им аллюром и криком, как в былые времена». Другой его современник, немецкий писатель Август фон Коцебу[39], который только что приехал в Санкт-Петербург, так описал в своих «Воспоминаниях» лучащуюся атмосферу города накануне убийства Павла: «Не были более обязаны снимать шляпу перед Зимним дворцом […]. Не обязаны были выходить из экипажей при встрече с императором […]. Александр ежедневно гулял пешком по набережной в сопровождении одного только лакея […]. Провоз книг был дозволен […]. Через заставы можно было выезжать без билета от плац-майора […]. Ненавистная Тайная экспедиция была уничтожена». Связанная обязательствами национального траура, Елизавета, тем не менее, доверительно признается своей матери спустя три дня после убийства царя: «Как бы ни больно мне думать о горестных обстоятельствах смерти императора, признаюсь, я дышу свободно вместе со всей Россией […]». Наконец, в письме матери она трогательно обратит ее внимание на происшедшую драму: «Его ранимая душа растерзана… Только мысль, что он может быть полезен своей стране, поддерживает его, только такая цель придает ему твердость. А ему необходима твердость, ибо, Боже праведный, в каком состоянии досталась ему эта империя… Все тихо и спокойно, если бы не безумная радость, которой охвачены все от последнего мужика до самых высокопоставленных особ»[40].

В то время как с одного конца империи до другого никто не хотел опровергать официальную версию кончины Павла от апоплексического удара, во всем мире притворно делали вид, что верят этой фабуле и невиновности Александра[41]. Конечно, некоторые изощренные умы осторожно намекали, что убийство Павла I было подготовлено Лондоном и финансировалось английским золотом. Однако никакого реального доказательства подобной версии не приводилось, и она не получила своего подтверждения. Одно из свидетельств, заслуживающих доверия, полковник Саблуков, который упоминает в своих «Воспоминаниях» эту версию, и то только для того, чтобы сразу же ее опровергнуть. «Руководители заговора, – писал он, – действовали не ради корысти, а из патриотических чувств, некоторые из них искренно считали, что они только ограничатся угрозой императору, что они принудят его отказаться от власти».

Однако, несмотря на выражения симпатии, которые проявлялись по отношению к нему лично, Александр должен был овладеть собой, чтобы думать о государственных делах, вместо того чтобы замыкаться на личных проблемах. Его первой заботой являлось освобождение арестованных в ночь убийства, а также незаметное отдаление от себя тех привилегированных особ, которые мало почитались нынешним правлением. Кутайсов, который не без основания опасался судебных санкций против себя и совершенно не беспокоился за свою французскую любовницу мадам Шевалье, получил вместе с комплиментами монарха заграничный паспорт, Анна Гагарина, фаворитка покойного царя, также покинула Россию, сопровождая своего мужа, который по милости Александра был назначен послом при дворе короля Сардинии. Императрица Мария Федоровна, которая считала Палена основным организатором заговора, принудила его вернуться в свои владения в Курляндии. Во всяком случае, она вместо мужа обрела своего сына. Она не успокоилась также, пока он не расстался с Платоном Зубовым и генералом Беннигсеном, немедленно отправленными подальше от глаз в провинцию[42]. В свою очередь был смещен и генерал Талызин, от услуг которого также отказались и которого также отстранили от власти. С улыбкой на устах, избавившись от всех стесняющих его сообщников, которых Александр не мог ни вознаградить, ни осудить, он готовился царствовать согласно рекомендациям своего бывшего учителя Лагарпа и своей бабушки Екатерины II. Преданность, разумность, справедливость, уважение традиций будут, как полагал он, основами его политики.

Последнее испытание, которое пришлось ему вынести в 1801 году, – это состоявшиеся 23 марта похороны отца в Кафедральном соборе в Петропавловской крепости, в усыпальнице, где с незапамятных времен покоятся останки русских монархов. Как и во время всех других официальных похорон, длинный кортеж сопровождает гроб с телом покойного к последнему его пристанищу. Александр идет за гробом. За ним топчется молчаливая когорта лжедрузей и истинных недругов почившего царя. Их лица изображают печаль, тогда как сердца злорадствуют. Александр Чичков, писатель, адмирал и член Министерской коллегии по морским делам, в своих «Мемуарах» сравнивает эти похороны, на которых каждый был запятнан лицемерием, с похоронами маршала Суворова, которые захлестывали искренними эмоциями. «Похороны императора совсем не напоминали похороны Суворова, – писал он. – В этот раз, сопровождая гроб из Михайловского замка в Петропавловскую крепость, пройдя Тучков мост, я не видел среди наблюдавшей за процессией толпы, чтобы хоть кто-нибудь из них плакал». Безусловно, в этот день он не имел возможности приблизиться к единственному существу, траур для которого был чистосердечным: вдова Павла I, мать императрица Мария Федоровна. Она чувствовала себя всеми преданной, поруганной своим супругом, имевшим изменчивое настроение, непоследовательность которого вынудила всю Россию погрязнуть в хаосе, однако единственная, кто оставалась искренно безутешной в утрате этого тирана. Всякий раз, когда в своих «Мемуарах» она перечисляет свои неудовольствия, которые она скопила против мужа в течение проведенных с ним вместе лет, ей приходилось свидетельствовать о своей очевидной беззащитности перед ним. Если же начинала отвечать ему тем же, то, как простой смертный, он никогда с этим не мог согласиться. Монарх от рождения, возвышенный в своем сознании высоким происхождением, он искренне верил, что Бог назначил его управлять Россией и что он должен преодолевать по своему усмотрению любые жизненные обстоятельства без того, чтобы советоваться об этом с кем бы то ни было. Те, кто вздумал укорять его в жестокости, несправедливости, забывают, что Петр Великий, гений которого все так охотно превозносят, сделал себя властелином, власть которого также немного кружила ему голову. В своих размышлениях Мария Федоровна думала про себя, что если бы Павел жил подольше, то он бы доказал миру, что его мимолетные намерения были всегда инспирированы порывами его сердца, но никогда не холодным политическим расчетом и что он, хотя и не имел внешность, схожую с Петром Великим, был, несмотря на это, вторым Петром, а его обвиняют в том, что он был всего лишь карикатурой.