Заклятие дома с химерами - Эдвард Кэри

— Нужно навести порядок. Я не потерплю хаоса под этой крышей. Колокола должны звонить спокойно — так же, как и всегда. Впрочем, возможно, в свете сложившихся обстоятельств отбой сегодня следует дать раньше.

— Да, миледи.

— Иди же, иди!

Трясясь, миссис Пиггот поспешила убраться от бабушки подальше.

— Бездарь! — рявкнула бабушка вслед уходящей экономке с такой силой, что казалось, это ее голос захлопнул дверь. После этого бабушка некоторое время молчала.

— Ты упомянула Туммиса, бабушка? — спросил я. — Все хорошо?

— Не беспокойся о Туммисе, Клодиус.

— Надеюсь, он скоро получит брюки.

— Не беспокойся.

Она долго на меня смотрела. Просто смотрела. Но что это был за взгляд! Я подумал, что ее взгляд пролез ко мне в ноздри и уши и стал рыскать там в поисках информации. Затем она глубоко вздохнула, словно отзывая всепроникающий взгляд обратно в свое тело. Она взвесила его, подышала им. Затем бабушка заговорила снова. Ее голос не был ни спокойным, ни умиротворенным, скорее недовольным и полным отвращения.

— Что ты собираешься делать там, в городе, Клодиус?

— Еще точно не знаю. Все, что скажет дедушка.

— Наконец-то хороший ответ. Ты Айрмонгер, Клодиус.

— Да, бабушка.

— Я верю, что ты будешь вести себя как Айрмонгер.

— Да, бабушка.

— Ты должен сделать так, чтобы наша семья тобой гордилась. Думаю, что это живет где-то внутри тебя, Клодиус, хотя ты хорошо это скрываешь. Ты должен стать великим Айрмонгером хотя бы в память о своей матери. Ты не должен нас подвести.

— Нет, бабушка, я сделаю все, что смогу.

— Этого недостаточно. Ты должен сделать гораздо больше. Ты начнешь все с чистого листа сегодня же, в эту самую минуту. Новая глава! Каждая твоя мысль должна быть о семье. Каждый дюйм твоего тела должен служить Айрмонгерам. Как я сказала, у тебя есть талант. Так и должно быть, сын Айрис просто обязан быть талантливым. У тебя есть порода, Клодиус. Но тебе еще многое предстоит сделать, чтобы стать достойным своей крови, Клодиус Айрмонгер. Ты должен любить, любить и еще раз любить свою кровь. Ты любишь ее, Клодиус? Любишь свою кровь?

— Да, бабушка, — пробормотал я. — Это ведь хорошая кровь, правда?

— Лучшая! Лучше и быть не может! Даже Саксен-Кобург-Готы не могут похвастать такой кровью. Их кровь довольно жидкая. Наша гуще. Тебе не сбежать от своей крови, Клодиус. Попробуй, и она взбунтуется против тебя. Пойди против своей семьи, и твоя кровь станет грязной и больной. Я знала одного Айрмонгера, младшего Айрмонгера, который отвернулся от семьи. Знаешь, что с ним произошло?

— Нет, бабушка, не знаю.

— Его ноги загноились. Они раздулись от гноя.

— Бедняга!

— Наша кровь таит в себе много секретов. Великих тайн. Тебе не сбежать от своей крови.

— Да, бабушка.

Тик-тик-тик.

— Ты знаешь, почему я выбрала для тебя затычку, Клодиус?

— Не знаю, бабушка.

— Потому, Клодиус, что все зависит от тебя. Участь твоей семьи лежит на твоих маленьких плечах. Тебе об этом известно? Нет, нет, не думаю. От тебя это долго скрывали. Думаю, слишком долго. Ты, как и все великие Айрмонгеры, имеешь особую связь с вещами. Особый дар обычно проявляется у одного Айрмонгера на поколение, и именно такой Айрмонгер ведет нас вперед. В мире есть много людей, которые хотят нас уничтожить. Твой постоянный плач в младенчестве уже сам по себе был знáком. Лично я хотела утопить тебя еще тогда — за ту боль, которую ты мне причинил. Но Амбитт не позволил мне этого сделать, и ты выжил. Выжил и вырос, хотя рос плохо. И вот тебе выдали брюки и отсылают прочь. Я дала тебе затычку в качестве личного предмета, Клодиус Айрмонгер, потому что ты, кровь моя, сделаешь в жизни одну из двух вещей. Как и затычка, ты либо удержишь нас внутри, став нашей защитой, барьером между нами и угрожающим нам сливным отверстием, либо, напротив, откроешь его и позволишь нам пропасть, хлынуть в никуда и исчезнуть навеки.

Она сделала паузу, чтобы произвести на меня большее впечатление. Тик-тик-тик! Действительно ли, подумал я, действительно ли часы затикали громче?

— Погубить такую семью, — продолжила она, попытавшись улыбнуться, — это просто ужасно. Это словно вылить из окна собственную мать, отца, тетушек и дядюшек, кузенов и кузин, с которыми ты играл в детстве, твою жену Пайналиппи — бросить их всех в пустоту. Сделай так, и все эти богатства, все это с таким трудом собранное имущество будет потеряно и уничтожено. Оно исчезнет, а наш род будут преследовать по всему свету. Нас будут проклинать, на нас будут плевать, нас будут оскорблять. Сделай так, и мы будем сломлены. Если ты предашь свою кровь… — Она подалась вперед еще сильнее, ее лицо покраснело, руки затряслись, а жемчуг зазвенел. — Не вытаскивай затычку, Клодиус, не вытаскивай!

— Не вытащу, бабушка, не вытащу!

— Ты решил вытащить ее!

— Нет!

— Ты сделаешь это!

— Не сделаю!

— Ты поступишь так со своей семьей!

— Нет, бабушка, нет, нет!

— Тогда поцелуй меня, дитя, поцелуй.

И вновь я отправился в ужасное путешествие по ковру, и, когда я наклонился, мои губы вновь коснулись черепа, обтянутого кожей. Когда я приблизился к ней, она схватила меня за руку. Наши лица оказались совсем близко, и она сказала:

— Не отрекайся от нас, Клодиус.

— Не отрекусь, бабушка.

— Ты любишь меня, дитя?

— Да, бабушка, люблю.

— Не причиняй боль тем, кто тебя любит.

— Я обещаю…

— Ты обещаешь! — В ее голосе прозвучало нечто похожее на счастье. — Хорошо. Это то, что мне было нужно. Обещание, данное в этой комнате, перед моей каминной полкой, рядом с которой играла твоя мать, торжественное обещание Клодиуса Айрмонгера поддерживать свою семью, служить ей так хорошо, как он только может, посвятить себя ей. Ты клянешься?

— Да.

— Тогда скажи, что клянешься.

— Я клянусь, — сказал я, дрожа. С меня ручьями стекал пот.

Она отпустила мою руку. Я снова сел на краю дивана, задумавшись, сколько же времени прошло с тех пор, когда я в последний раз сидел там. Вновь послышался шум бури. Или это бешено колотилось мое сердце, стремясь вырваться из своей клетки? Я принес клятву и, сделав это, понял ее значение. Теперь я был Айрмонгером, настоящим Айрмонгером, и это должно было стать всей моей жизнью. Я должен был посвящать каждый ее день своей семье. Но почему бабушка так настаивала, почему она запугивала меня, почему тратила на меня столько слов? Она будто знала, что я сомневался. И у меня действительно были некоторые сомнения. Она словно знала обо всем, что творилось в моей душе: о моих страхах относительно Джеймса Генри, о жалости, которую я испытывал к Предметам, но прежде всего о моих чувствах к Люси Пеннант, простой служанке, каминной решетке. Всевидящая бабушка говорила, что я должен обо всем этом забыть и наконец повзрослеть. Теперь на мне были брюки и я отправлялся в город. Я не пойду в гостиную, сказал я себе. Пойти туда было бы неправильно. Таким было мое решение на тот момент.