Книга встреч - Алексей Бакулин

— Борис Александрович, а что, если человек «с улицы» захочет зайти на Звенигородскую, 22, — вы его выгоните?

— У нас двери ни для кого не закрыты, — мы же не элитный клуб. Вот, скажем, заседает секция поэзии, поэты читают коллегам свои новые стихи: пожалуйста, звоните нам, приходите, слушайте. Если вы, допустим, не любите поэзии — у нас есть и другие секции: секция прозы, драматургии, документальной прозы, детской литературы… Отчего же не прийти на их заседания: узнать новости литературной жизни, поучиться у профессионалов?.. Вот только не думайте, что здесь можно издать свои произведения: издательством мы не занимаемся. А в остальном… Мы проводим передвижные книжные выставки в детских домах, реабилитационных центрах и школах-интернатах. Мы устраивали серию вечеров, посвящённых Гоголю, Пушкину, современным поэтам, живым и недавно ушедшим… Одним словом, именно для того, чтобы люди знали, что литература ещё существует, должны быть творческие союзы. Сейчас, когда враги культуры объединены и действуют в строгой организации, по хорошо продуманному плану, одиночки не смогут им противостоять: их сомнут, раздавят разрушительные силы нового мирового порядка. Только вместе мы сможем дать отпор разрушителям и сохранить то великое, что выработала русская культура за многие столетия.

Столетия русской культуры… Я — не историк, я — журналист, но журналист православный — вот, в чём дело. Для православного человека нет ничего безвозвратно ушедшего: ни людей, ни их деяний. Вот почему мне время от времени хочется обращаться к персонажам историческим: они могут рассказать сегодняшнему читателю немало полезного. И всё-таки, я не историк, я не пишу монографий, не составляю летописи; мой жанр — быстрая журналистская зарисовка, портретный набросок…

20. АЛЕКСЕЙ МИХАЙЛОВИЧ

Был он человеком статным, на лицо приятным, был хозяином радушным и в беседе не скучным; был, по-нашему говоря, хорошим спортсменом, а с другой стороны — и старательным постником (нам такого поста и недели не выдержать), знатоком церковных служб, примерным семьянином. Сверх того, обладал он той особой скромной мудростью, которая позволяла ему не заноситься ни вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз, но всегда следовать путём праведников и мудрецов, срединным, царским путём.

А каким ещё путём ему следовать, если он и был царём — Государем всея Руси Алексеем Михайловичем Романовым?

Любят сравнивать Алексея Михайловича с его младшим сыном Петром Алексеевичем. Одни говорят: при царе Алексее Русь точно в раю жила, а Пётр её в ад спихнул. Другие, напротив, утверждают, что Алексеевская застойная Россия сидела по уши в болоте, а Пётр придал ей какое-то движение, заставил русских побегать.

Что тут сказать? Страна — как человек: иногда ей нужно потрудиться, иногда — отдохнуть, иной раз — повоевать, а порою — воспользоваться плодами мира; правителю же важно не ошибиться, не перепутать времена. В чём нуждалась Россия в годы царствования Алексея Михайловича? Наверное, всё же в отдыхе, в мирной передышке. Из шторма Великой Смуты вышла она изрядно побитой, разорённой, обезлюдевшей, но — Победительницей. Надо было набираться сил перед новыми бурями. У отца Алексея Михайловича, у первого из Романовых, Михаила Феодоровича, сил хватило только на то, чтобы хоть как-то одолеть самую страшную разруху, вывести страну из глубокого беспамятства; второму Романову следовало больную страну вылечить, поставить на ноги и вывести её в ряд с прочими державами. А у Петра задача была иной: вырвать Россию из мировой провинции и сделать Сверхдержавой, Империей. Всё делалось постепенно, у каждого государя был свой фронт работ, и теперь мерить их одной меркой, как говорят, «не вполне корректно».

Алексей Михайлович был идеальным государем для переходного периода — от разрухи к величию. Он не любил резких движений — он сам старался жить в мире и благоденствии и людям не мешал обустраиваться. При нём Россия могла спокойно залечивать раны, набираться сил, отдыхать… Могла, но сумела ли?

Нет, всё не так просто. Если бы Россия была одна на планете, если бы не было под боком той же Польши, которую следовало окончательно сломить, если бы тайные враги не строили козни, если бы, если бы…

На долю Алексея Михайловича выпало по крайней мере три серьёзных испытания: война с Польшей, церковный раскол и Разинский бунт. Все три он одолел блистательно. Может быть, только раскол… Но об этом позже.

Кстати, если приглядеться, то не трудно заметить, что все три беды выросли из одного корня. Одна сила двигала и польскими панами, и расколоучителями, и бунтовщиками-разинцами: страну хотели взять не мытьём, так катаньем.

Войну с Польшей Алексей Михайлович вёл ни шатко ни валко — и это правильно. Вступать в большую битву было рано, а так, методично, щелчок за щелчком… Глядишь, и Украина отложилась от Польши и попросилась под руку Московского государя… Великое дело! Почему никто не говорит об Алексее Михайловиче как о Воссоединителе России? Он заслужил эту славу!

Раскол — страшное дело, до сих пор не зажившая рана… Был он следствием тонкой закулисной игры, цепи сложных интриг: кто-то хотел устроить в России резню, подобную драке католиков с гугенотами, кто-то хотел сделать из Никона «православного папу». «Священство выше царства» — этот никоновский лозунг звучал совсем по-римски!.. Силы были задействованы значительные, выявить все корни международного заговора не представлялось возможным.

Алексей Михайлович сделал всё, что было в его силах: не поддержал ни ту, ни другую сторону; наказал экстремистов и справа, и слева; староверов сослал в Сибирь, Никона — в Новгородский Ферапонтов монастырь. Все поняли, что царская власть выше раздоров, что она одна — залог единства страны и веры.

Восстание Разина… Очень странное восстание… Зачем это главарь каспийских бандитов из своего благодатного для разбоя края, где он мог жить припеваючи, двинул на Москву? Что он там забыл? Зачем звал опального Никона на свою сторону? Почему вырезал на своём пути всех священников и монахов? Алексей Михайлович расправился с Разиным быстро и решительно, — а для того чтобы всё произошло как можно быстрее и решительнее, двинул против бунтовщиков войско, обученное иноземному строю. Умел воевать, когда нужно было.

Алексей Михайлович сделал всё, чтобы его наследнику досталась Россия здоровая, сильная, спокойная, готовая к великим свершениям. Не его вина, что умер он слишком рано (всего-то в 47 лет!) Не его вина, что трон после него достался больному, чуть живому царевичу Феодору. Не его вина, что после смерти Феодора власть явочным порядком захватила Софья, чьё властолюбие было куда больше способности к государственному мышлению. Не его вина, что Софья едва не утопила страну в стрелецких и раскольничьих мятежах. Не его вина, что Петру пришлось брать законную власть едва ли не ценой гражданской войны…

Когда Алексей Михайлович умер, царевичу Петру было всего три года. Пётр не помнил отца. Отец не успел как следует понянчится с младшим сыном; он и не знал, что маленький Петруша когда-то станет царём. Отсюда и разительное внешнее отличие между двумя этими великими царствованиями. Вышло так, что Петру пришлось начинать чуть ли не на пустом месте. Он вышел не из отцовской России — спокойной и уверенной в себе, — а из России Софьиной, бунтующей, готовой к новой кровавой смуте. Эту Россию он ненавидел и всей душой стремился к новой, великой. Петровская империя мало походила на державу царя Алексея, но какая-то главная, глубинная, единственно важная связь разрушена не была: Россия по-прежнему шла по своему пути к высотам земным и духовным.

…Алексей Михайлович так и останется в русской истории «самым счастливым из русских царей», тем сказочным царём-батюшкой, который сидел в Москве в расписном терему, выезжал на соколиную охоту в шитом золотом кафтане, который самолично изволил бранить дьячков в церкви, когда те путали службу; который купал в проруби провинившихся слуг, а потом награждал их с непомерной щедростью; который в праздники ел лебедей и печатные пряники, а в пост — одни солёные огурцы; который выбирал невесту из сотни «спящих красавиц» (со всей России свозили к нему, жениху, боярских дочек, во дворцовых палатах укладывали на кровати, укрывали одеяльцами, и, пока те спали, царь ходил от одной к другой — выбирал самую красивую)… Царь, который исцелил Россию от одной смуты и не допустил другую.

Бывает так: смотришь мысленным взором на длинный ряд исторических портретов и вдруг почувствуешь на себе чей-то живой взгляд, почувствуешь тепло дыхания… Вместо страницы из учебника перед тобою — человек из плоти и крови, — и уже не можешь относиться к нему как к «историческому персонажу», уже видишь в нём своего знакомого, едва ли не друга. Так было у меня с Александром Даниловичем Меншиковым.