тема: "Псы любви" - Ник Перумов

…И вытерла меч о рукав своей куртки, потому что как раз зацепила последнего из нападавших. Фонари мерцали, словно умирающие светлячки, а парк менялся на глазах. Скамейки растворялись в темноте, превращаясь в большие серые валуны. Статуя великого поэта изогнулась в немой конвульсии и обзавелась богатой серебристой кроной, сплетаясь ветвями с парочкой возникших ниоткуда деревьев. Огни города стали маленькими, далекими, и наступила тишина.

— Черт, тебя ранили, — произнесла принцесса.

Я не мог с этим не согласиться. Прежде чем я окончательно утратил способность мыслить, лазурная Луна подмигнула мне и со смехом унеслась прочь по небосводу.

Небытие сменилось неудобством. Я не мог пошевелиться. Холод, исходящий от мраморного пола, пробирал до костей.

— Приветствую тебя в моем доме, мой старый верный враг! — донесся сверху чей-то строгий баритон. Я с трудом поднял голову и увидел трон из червленого серебра, на котором восседал его несомненный обладатель — высокий крепкий мужчина в черных одеждах. Его левое око пересекал шрам, вместо глазного яблоко сиял большой изумруд.

— Извини, что мешаю тебе подняться, — он усмехнулся. — Вы, грифоны, чрезвычайно неуравновешенные создания. Знаешь, я рад, что не убил тебя, когда мог.

Человек встал, в два шага преодолел разделяющее нас расстояние и склонился надо мной. Его тень пахла ночным дождем, одиночеством и властью. Я попытался справиться с удерживающей меня невидимой силой, но осознал, что даже если мне удастся преодолеть ее, человек, все еще существующий во мне, вряд ли когда-нибудь сможет смириться с четырьмя лапами и парочкой крыльев. Все, на что хватило моих сил — распахнуть клюв, и издать клекот, совсем не похожий на обычный человеческий крик.

— Ты разучился говорить? — Король нахмурился. — Ты слишком долго обитал в том мире, куда сбежал со своими собратьями во время Войны. Говори!

— Я… да… кр-р-р… иак-к-х-х, — мои голосовые связки отказывались слушаться. — Я… не тот. Я… его сын. Отец состарился. Его нет. Давно.

— Значит, Золотой Грифон мертв, — лицо Короля стало печальным. — Жаль. А впрочем, и сын его мне пригодится!

— Где… она?

— Я бы на твоем месте беспокоился исключительно о себе. Твоя подружка в клетке.

— Отпусти ее. Или я поклянусь в вечной мести тебе и твоему роду, — кажется, я справился с непослушным птичьим языком.

— Не спеши с клятвами, малыш, — Король усмехнулся в усы. — Впрочем, я с удовольствием поиздеваюсь над парочкой влюбленных. К примеру, что ты будешь делать, если я вырву тебе глаза? Как ты будешь ее защищать?

— Я буду слышать ее голос, приятный и звонкий, как лесной ручей. Я узнаю его где угодно. Сквозь завывания ветра и шум городской толпы.

— Тогда я выжгу тебе уши.

— Я буду чувствовать запах ее кожи, свежий, как первый снег в притихшем лесу. Я узнаю его даже в потоках горного ветра, и пойму, что это она.

— Твои ноздри изувечить — тоже не проблема.

— Я все равно буду чувствовать прикосновение ее рук, тонких и нежных, словно настоящий шелк, и если она возьмет меня за руку, я не спутаю это ни с чем на земле.

— Я отниму у тебя и это. К тому же, ты грифон. Какие еще руки?

— В таком случае, у меня останется всего лишь сердце, но и его будет достаточно, чтобы подсказать мне, где она сейчас. И я приду, чего бы мне это ни стоило.

— Вырвать у тебя сердце — тоже неплохой вариант.

— Это будет всего лишь смерть. Думаешь, я испугался?

— Нет. И это хорошо. Из тебя, малыш, выйдет отличный защитник для моей дочери…

— Дочери?

Король улыбнулся еще раз.

— Это было проверкой, малыш. Возвращайся домой. Парень ты неплохой, а вот грифон из тебя паршивый. Да и человеком быть — гораздо приятнее. Ты же понимаешь, о чем я?

Я понимал. Поэтому вздохнул с облегчением.

Именно так все и было. Если не здесь, не в этом мире, то по крайней мере в той далекой стране, куда человек еженощно уходит, опуская свою тяжелую голову на подушку. Иногда мне кажется, что я прожил одновременно две жизни, а стало быть стал вдвое старше, чем есть.

Все изменилось быстро. Так быстро, что я не успел заметить зябкой границы между «до» и «после». Ольга частенько пропускала занятия в институте, но со мной своими проблемами не делилась. О том, что она уезжает, мне сказали в деканате, когда было уже слишком поздно. Оля не стала прощаться. В один прекрасный день она просто исчезла, не оставив ни адреса, ни телефона. По этому поводу я обзавелся жуткой депрессией, которая со временем становилась все больше, беспокойство сменилось равнодушием и апатией к окружающему миру. Я уже и сам рад был забросить дурацкую учебу, но в этой сложной и увлекательной беготне на занудные лекции я вдруг обнаружил свое единственное утешение. Вы спросите, почему я не попытался найти ее? Наверное понял, что выбор всегда существует для двоих. Не для одного.

Через полтора месяца Ольга прислала мне письмо. Пять разноцветных марок и четыре неразборчивые печати убедительно доказывали, что летело оно издалека. Обратного адреса, разумеется, не было.

«Если бы я не ушла, — писала принцесса, — сказка превратилась бы в тошнотворное приложение быта. Мечта, ставшая реальностью — это уже не мечта. Утро, вечер, завтрак, ужин… Может так и надо — уткнуться носом в чье-то теплое плечо, и понять, что в сказке нет ничего хорошего. Но мы оба слишком безумны, чтобы пожертвовать такой свободой.

Не бывает лощеных прекрасных принцев и принцесс. Влюбленным приходиться выбирать — либо остаться в памяти силуэтом из снов, несбывшейся мечтой, либо — быть рядом до самой смерти. Чем больше любишь — тем больнее этот последний вариант. Надо быть очень сильной, чтобы остаться рядом с тем, кого любишь.

Может быть, я неправа.

Но это испытание я с удовольствием запорола…»

Спустя четыре года я покинул институт, и больше не вспоминал маленькую голубоглазую девушку, чей портрет рисовал с таким трудом и усердием. Прошлое — миф, и жить им не стоит. А найти другой объект для ухаживаний — не такая уж и проблема.

В один из холодных октябрьских дней я ехал в битком набитом автобусе на работу. Шел снег — обычный, крупнокалиберный, заваливая улицы дурацким белым покрывалом. В нем уже не было ничего романтического. И сквозь кривое автобусное стекло я вдруг увидел Олю. В ее короткой курточке и неизменных кроссовках, шустро перебирающую ножками по грязному промерзшему асфальту.

Я ничего не сделал. Я не выскочил из автобуса. Не побежал за ней. Я просто стоял, и, строго по инструкции, держался за поручень.