Имортист - Юрий Никитин

Я вздохнул, пора на разговор с президентом Молдовы. По протоколу, он сейчас въезжает в Кремль, мне надлежит встретить его на третьей ступеньке у входа, дважды расцеловаться, но не по-брежневски, а обнимаясь дружески и слегка соприкасаясь щеками, после чего отправимся в Георгиевский зал, где и пройдет запланированная еще полгода назад встреча, посвященная проблемам увеличения товарооборота, статуса русского языка, окончательному вывозу последних боеприпасов, срок которых уже вышел и, следовательно, продать на сторону нельзя…

Волуев двигался неслышно рядом, шепнул:

– Не хмурьте чело, господин президент!.. Государственному деятелю это противопоказано. На вас смотрють!.. Хотите, чтобы курс рубля упал?

– Лучше скажи, как уронить доллар.

– Увы, только мимикой не отделаться… Не забудьте, после молдаванина запланирована на семь минут церемония награждения Подбельского!

– Это дирижера?

– Он скрипач!.. Тот самый!

– Не пропустить бы демонстрацию, – пробормотал я.

– Хотите поприветствовать с трибуны? Не спешите, им еще час до Центра. Пешком, выносливые, гады.

ГЛАВА 2

Встречи на высоком уровне, которые я провел за эти дни, это встречи с президентом России, а вовсе не со мною, Бравлином Печатником, там все было согласовано, утрясено, договорено, уточнено, а нам оставалось только улыбаться перед камерами, долго и с улыбками пожимать руки, театральными жестами передавать друг другу протоколы о сотрудничестве и снова улыбаться в объективы.

Семь минут награждения уложились именно в семь минут, я наконец вышел из зала, чувствуя на лице примерзшую улыбку, никогда так долго и часто не улыбался, рот болит от непривычных упражнений, я ж не юсовец, это у них там самые накачанные мышцы.

– Вернетесь в малый зал? – поинтересовался Волуев. – Туда передают всю информацию о демонстрации.

– Да, конечно. Члены моего Совета там?

– Нет, они засели в гостиной. Жарко, велели подать ящик нарзана, о чем-то спорят.

Я свернул в гостиную, Тимошенко, Седых и Атасов развалились в креслах, Вертинский прохаживался, как обычно на лекциях, я услышал его убеждающий голос:

– Не было в прошлом тех жестокостей, о которых жужжат в уши либералы. Не было!.. Да, печенеги или половцы уничтожали целые деревни, сжигали дома и жителей убивали поголовно, не разбирая, кто из них стар и млад. Да, христианствующие крестоносцы стирали с лица земли целые города мусульман, убивали и насиловали без разбора, заодно и подвергли ужасающему разгрому христианский Константинополь… однако люди того времени смотрели на мир более цельно, чем мы сейчас! Это мы ныне в страшной ловушке нашего мировоззрения. Мол, каждый человек – это целый мир, потому, дескать, надо к нему так и относиться, верно? А для жителей того времени все люди были только частицами своих миров: степного, оседлого, христианского, исламского… Даже Константинополь олицетворял чужой мир, ибо принадлежал враждебному православию, и крестоносцы честно и без угрызений совести постарались ослабить его, как могли, во славу и возвышение своего католического мира!

Я остановился в дверях, Волуев за моей спиной. Они не замечали нас, Седых смотрел пристально на Вертинского, признал:

– Интересный взгляд.

– Верный! – сказал Тимошенко благодушно, добавил: – Почти.

– Может быть, – согласился Седых. – Готов согласиться… Да, согласен. Но, зная Ивана Даниловича, я бы не сказал, что он вот так просто выдал верную идею и на этом остановится. У него каждая идея есть ступенька к следующей.

Вертинский польщенно хохотнул, поклонился, как циркач, удачно исполнивший номер:

– Ну тут же все ясно!.. Наша цивилизация во многом начинает оглядываться на предшественников. Мы сейчас, я говорю о цивилизации, в тупике. А тупики полезны тем, что можно остановиться, осмотреться… А потом вернуться и пройти последний отрезок пути уже иначе. Сейчас мы чересчур далеко зашли на пути признания индивидуальных свобод… А, простите, Бравлин!.. Господа, как-то неприлично сидеть, когда президент вот так…

Я сделал усаживающий жест, прошел в комнату и сел. Демонстрации двигаться к Центру еще почти час. Минимум сорок минут.

Атасов сказал предостерегающе:

– Ну-ну, полегче! Я тебе своих свобод не отдам!

Вертинский сказал торопливо:

– Погоди, никто твои свободы отнимать и не собирается. Может быть, даже расширим и закрепим… Но это не значит, что мы должны и дальше воспринимать таким же образом свободы граждан чужих стран, особенно – враждебных. Мы должны рассматривать те государственные образования и страны как нечто цельное. Понимаешь? Как наши отважные крестоносцы рассматривали исламский мир. Они не убивали и не насиловали людей других стран, другого цвета кожи и вероисповедания – они просто наносили ущерб враждебным образованиям, ослабляли их мощь, взамен утверждали свою. Так понятнее? Мир был более цельным, дорогой друг! Люди тогда были частицы того или иного общества, а не миры сами по себе, как сейчас!

Седых сказал скептически:

– А что плохого в том, что люди сами по себе? Разве это не будущее? Без всяких мелких миров, а все в одном большом мире?

Вертинский покачал головой:

– Это прекрасная мечта сродни построению коммунизма. Человек такая тварь, что сама по себе жить не может. Едва ослабевают старые скрепляющие общества, человек тут же начинает создавать свои, новые. Так на территории вполне благополучных вроде бы стран возникают то мелкие секты, что грозят превратиться в новые территориальные образования, то экстремистские группы, что стремительно завоевывают симпатии и вот-вот возьмут власть вполне легальным путем. Как вам новейшая теория происхождения Древнего Рима из такой вот группы экстремистов? Крупный научный труд убедительно доказывает…

Их голоса постепенно сливались в монотонное жужжание, я в какой-то момент незаметно отключился, подумал, что коренное отличие имортизма от любой другой религии… и от всех религий мира в том, что ориентируется не на забитых неграмотных старушек, а именно на интеллектуалов. А вот черни, на которую опирается любая религия, имортизм просто непонятен.

Человеку, для которого высшая цель – трахнуть жену соседа, имортизм чужд, далек, даже враждебен. Мне это надо помнить, чтобы не разевать варежку в патетическом недоумении: как же так, почему не понимают? Почему не принимают имортизм толпами? Да потому, что на этот раз толпа в расчет не принимается. Роль толпы была важна в те эпохи, когда, объясняя на пальцах, армии дрались палками да мечами. Тогда побеждал тот, на чьей стороне толпа больше. Сейчас же, когда один летчик способен сбросить пару атомных бомб повышенной мощности, что испепелят не только армию, но и десяток городов, нам куда важнее, чтобы этот летчик был имортистом. И чтобы имортистами были конструкторы, что рассчитывают самолет. И ученые, что открывают новые возможности полета.