Рассвет Ив (ЛП) - Годвин Пэм

Он мог каяться и смотреть на меня с океаном сожаления в глазах. Прощения не будет. Не от того безжизненного существа, которым я стала. Я была подвешена в постоянном состоянии отрешенности, где я не чувствовала горечи, не страдала от боли и не боялась смерти. Я также не заботилась о том, чтобы придумать свой собственный конец. Это было бы слишком трудно, так как он никогда не покидал меня.

Салем ходил вокруг кровати, его волосы торчали во все стороны от постоянного дерганья.

— Прошло уже десять дней. Десять гребаных дней, — его взгляд скользнул по моему телу, где я лежала обнаженная и безучастная на матрасе. — Что я могу сделать, Доун? Что я могу сказать, чтобы все исправить?

— Верни мне мои клыки, — мой голос был хриплым от неиспользования. — Чтобы я могла разорвать тебе глотку.

Он замер возле кровати. Неважно, что я говорила. Тот факт, что я что-то сказала, придал его лицу слишком много надежды.

— Я бы дал тебе твои клыки, если бы мог, — он придвинулся ко мне, оседлав мои бедра и обхватив ладонями мое лицо. — Черт, я бы тебе все отдал. Мою вену. Мою жизнь. Просто, пожалуйста, вернись.

— Ты чуточку опоздал, — я обнажила свои человеческие зубы в одеревеневшей, безжизненной улыбке.

— Мне очень жаль, — он прижался своим лбом к моему, и его голос был хриплым от отвращения к самому себе. — Так чертовски жаль. Я облажался, но я собираюсь исправить это. Просто поговори со мной.

Я уже сказала ему больше слов, чем он заслуживал, и желание сбросить его вес с себя становилось сильнее с каждой секундой. Но моя борьба возбуждала его. Любой признак жизни ободрял его.

Я закрыла глаза и ушла в себя, где чувства терялись под бесконечным черным небом.

— Нет, — его пальцы скользнули в мои волосы, сжимая пряди с осторожным собственничеством. — Вернись ко мне. Борись, Доун. Пожалуйста! Кричи на меня. Ударь меня. Вывали свои оскорбления, — его дыхание стало хриплым, клыки обнажились. — Бл*дь, ты мне нужна.

Мое сердце болезненно забилось, высекая искру из нашей мертвой связи. Я открыла глаза, но больше ничего не почувствовала. У него не было ни сил, ни желания снова разжечь эту связь. Вся сила в мире не смогла бы снова соединить нас вместе.

Холодная и неподвижная, я опустилась на матрас и отключилась от ощущения его веса на моих ногах.

— Что я с тобой сделал? — он перекатился на край кровати и уронил голову на руки, и напряженные линии его спины были искажены болью и чувством вины. — Что я наделал? Я никогда не собирался этого делать. Никогда не хотел причинить тебе боль. Я отправился к Макарии…

Ее имя на его языке выстрелило огненным ожогом в мою грудь. Он продолжал говорить, но я блокировала его голос, борясь с отчаянием, которое пробивалось сквозь мою защиту.

Он вскочил с кровати, уперев руки в бока, и бросился через комнату, одетый только в шорты. Его руки взметнулись вверх, сметая все на своем пути. Стулья ударились о стену. Каменные статуи рассыпались по полу. Подушки взорвались бурей перьев.

Его вспыльчивость ошеломила меня. Это заняло его и увеличило расстояние между нами. Мне нужно это расстояние.

Он посмотрел на меня с потерянным выражением лица. Затем он снова впал в ярость. Заревев сквозь клыки, он повернулся к стене шкафов и ударил кулаком в одну из дверей. Первая дыра из многих в последующие дни.

Перемены в его настроении измеряли ход времени. Иногда он топил меня в зловонии своего горя, гладил мои волосы, лицо и каждый дюйм моего тела, умоляя о прощении.

Я ничего не чувствовала.

В другие дни его отчаяние вибрировало от гнева. Злости на самого себя. Злости на мою невосприимчивость. Он взрывался, ломая еще больше мебели, его костяшки пальцев были разбиты и окровавлены. Но он всегда исцелялся.

Моя душа разлагалась, делая меня слабой, более вялой. Мне становилось все труднее вернуться из состояния мертвого существа, которым я стала. Но мне было все равно.

День ото дня его ненасытная потребность исправить непоправимое становилась все более неистовой и безрассудной. Его прикосновения становились все тяжелее, смелее и интимнее. Он целовал мои вялые губы, ласкал грудь, утыкался носом в бедра.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я оцепенела.

Он просовывал свой рот между моих ног и бесконечно лизал меня.

Я была пустой.

Он поместил свой изменнический член внутрь моего тела и стал двигаться. Прижался своими губами к моим. Потер клитор. Укусил меня за горло. Потребовал, чтобы я кончила.

Я была мертва.

Он трахал меня несколько раз, превращая себя в страдающего несчастного зверя. Он отказывался испытывать оргазм без меня, и его неспособность доставить мне удовольствие заставила его упасть на колени, проклиная и стоная свое жалкое ничтожество.

Я отвернулась и возненавидела себя за то, что я так холодна. Я ненавидела себя за то, что сожалела о своей холодности. Но я возненавижу себя еще больше, если прощу его за то, что он причинил мне такую боль.

Комната лежала в руинах. Все картины и бесценные артефакты были разбиты вдребезги. На полу валялись обломки. Стены и мебель были изрешечены дырами. Казалось, ему было все равно, он пинал любое дерьмо на своем пути, пока ходил по своему обычному кругу.

— У меня есть кое-что для тебя, — сказал он после того, как Эребус принес один из наших обедов. Кровать прогнулась под его весом. — Посмотри на меня, Доун.

Я закрыла глаза.

Его вздох раздался между нами, его лицо находилось в нескольких дюймах от моего на подушке. Он вложил мне в руку листок бумаги, и мои пальцы крепко сжали его. Конверт. Я знала, что это письмо от моих отцов.

Тепло пробежало по моим щекам. Затем онемение вернулось.

— Открой его, — его голос был приглушенным, в нем звучала надежда.

Я открыла глаза и увидела конверт, запечатанный свечным воском. Все, что писали мои отцы — хорошие новости, плохие новости, признания в любви — представляло угрозу для моих тщательно выстроенных стен. Если боль обрушится на меня, это станет зенитом моей гибели. Я не выживу. Я этого просто не захочу.

Но я должна была прочитать его. Мне нужно знать, что они живы и здоровы.

Бесстрастно вздохнув, я сломала печать и прочла письмо, написанное тремя разными почерками. Демон одержимо следил за мной своими предательскими глазами, пока я просматривала нежные заверения, мягкие слова и искала подсказки, скрытые значения за выражениями, которые могли бы предположить, что мои отцы знали о моей ситуации.

Я ничего не нашла. Они думали, что я в Альберте, верили, что я счастлива, и ждали меня домой через два месяца.

Сложив письмо бесчувственными пальцами, я протянула его к ближайшей свече. Сохранив их теплые слова, я создам для себя искушение постоянно читать их. Воспоминания о них поглотят меня. Я подержала бумагу в пламени, наблюдая, как она загорается, как загибаются края и огонь поглощает ее в завораживающем сиянии.

Демон вырвал письмо у меня из рук и швырнул на пол. Отступив назад, он уставился на обугленные пятна пепла, и его глаза были немигающими и мрачными. Когда он поднял голову, все следы отчаяния исчезли, сменившись борьбой и безжалостностью, которые бушевали в его мерзкой крови.

— Разве так поступила бы твоя мать? — он сурово прищурился.

Нет. Она пронесла письмо от своего покойного мужа через весь мир, опираясь на его слова, чтобы обрести силу.

— Я не моя мать, — сказала я без эмоций.

— Нет, ты не она. Твоя мать была бойцом, — эти слова должны были резать, как самое острое лезвие.

Я ничего не чувствовала.

— Когда-то ты была бойцом, — он наклонился ко мне, положив руки на кровать рядом с моей головой, и его тон был вызывающим. — Я забрал это у тебя. Я знаю, что это так, и никогда не смогу выразить, как я сожалею. Но тебе пора дать отпор. Тебе пора начать драться, бл*дь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Правда капала с этих мужественных губ. С тех же самых губ, которые доставляли удовольствие другим женщинам.

Острая боль пронзила мою грудь.

— Я хочу уехать, — я посмотрела ему прямо в глаза. — Отпусти меня.