Короче, Склифосовский! Судмедэксперты рассказывают - Владимир Величко

Суждение это в известной мере субъективно, потому что никакое суждение и мнение нельзя распространять и примерять огульно на всех экспертов одинаково, так как поведенческие и личностные характеристики каждого эксперта и человека очень индивидуальны. Суждение это, конечно, субъективно еще и потому, что в основном относится к той категории судебно-медицинских экспертов, которые работают в районах, там, где они одни и где этот эксперт как на ладони. И в одном случае его за глаза будут звать «Честный дурак», а в другом — «Наш парень, с ним можно договориться». Каждый из этих «титулов» (или похожие на них) выбирает — зачастую не подозревая об этом — сам эксперт, и выбирает на всю жизнь. С такой точкой зрения можно не соглашаться, можно ее не принимать, но…

Но в работе судебно-медицинского эксперта имеется и еще один аспект, который нельзя не учитывать и который не применим к специалистам нашего профиля — врачам, судебно-медицинским экспертам. Этот принцип медицины, пришедший к нам из далекого прошлого, называется: «Не навреди!» Имеется в виду — врач, будь осмотрителен! Не принеси вреда здоровью больного своими действиями или бездействием. Для практического врача это путь к общению, а вот эксперту этот путь закрыт. Ему нет необходимости активно общаться с родственниками, а больные к эксперту и так не идут, а это еще один камешек в фундаменте, на котором покоится наша экспертная деятельность в целом и одиночество — каждого из нас. Вот теперь давайте и проследим, как проходит жизнь человека, избравшего для себя эту работу — судебно-медицинскую экспертизу.

Вот он пришел — молодой, энергичный, с жаждой знаний и огромным желанием Человек. Вначале он сопереживает удачам и неудачам, видно его старание в повседневной работе, желание профессионального роста, азарт. Это занимает несколько лет — как правило, около пяти, или чуть больше. Именно после стольких лет работы, специалист начинает чувствовать себя экспертом. У него вырабатывается т. н. экспертное мышление. На этом уровне эксперт работает много лет — пятнадцать, двадцать, а может, больше. И вот однажды эксперт — опытный, надежный, работоспособный — вдруг понимает, что он «насытился», устал. И тогда заканчивается вторая фаза деятельности профессионального эксперта и начинается третья — отчуждение. Эксперт уже «все» знает. Обратите внимание, что слово «все» — в кавычках, ибо оно — условно и весьма расплывчато! Он начинает понимать, что в работе имеется большое количество ненужных и мешающих работе условностей, ненужных «телодвижений» — как выразился мой коллега, стаж которого перешагнул за пятьдесят лет. И тогда эксперт начинает понимать, что он должен защитить себя, защитить свой мозг и личность как таковую. И такая защита — увы и как правило! — реализуется в ненависти в объекту исследования. И эта защита называется банально — алкоголь, ибо он наилучший собеседник и внимательный слушатель. Но все знают, до чего доводят такие «беседы». И тогда эксперт понимает, что из этого есть два выхода. Первый — сменить работу, то есть уйти совсем. И второй — параллельно работе найти дело, которое переключит сознание на другой уровень, даст настоящую защиту мозгу. Таким делом у одних будет охота и рыбалка. У других резьба по дереву, живопись и другие изобразительные искусства. У третьих — машины и техника, а кое у кого — литература.

Сказанное выше витало в голове у автора на подсознательном уровне и сначала оформилось в мысли об одиночестве эксперта. А попозже, благодаря подсказке С.В. Леонова — доктора медицины из Москвы, пришло понимание и того, что изложено чуть выше. Состояние это называется «Синдром выгорания личности», и оно даже рубрифицировано в МКБ-10. Помните о таком состоянии.

Вот, коллеги, и все. То, что хотелось сказать — сказано. Если кто-то скажет лучше и точнее — надо говорить и писать.

А наше повествование подошло к концу. Рассказана последняя история, поставлена точка в чем-то реальных, а в чем-то вымышленных историях. Рассказчики вместе с автором заметно устали, фантазия истощилась, а слушатели с читателями, как мы подозреваем, явно утомились выслушивать командный тенорок Самуилыча, степенно-рассудительный голос Михаила, шуточки-прибауточки Сергея Буркова, критические замечания Бори Татаренко и частые реплики других участников. Эта повесть в рассказах, которые автор выдумывал с любовью и вдохновением, позволяла ему мысленно беседовать с теми, кого он помнит и любит, с кем вместе учился, с теми, кто до сих пор жив, весел, и молод, как и годы назад. Спасибо вам, коллеги, спасибо вам, друзья, за то, что вы были, за то, что вы есть, и за то, что вы будете. Спасибо за то, что в рассказах своих вы старались говорить вместе с автором искренне и честно. Дорогие мои друзья — Миша Лоттер, Володя Зенин, Юра Сабашкин, Андрей Михайлов, Саша Царев, Евгений Гаррас и, конечно же, Вильгельм Самуилович Райт, а также многие, многие другие — не ругайте автора за то, что он заставил вас рассказывать то, чего с вами не происходило, или происходило, но не совсем так. Когда вы с азартом рассказывали эти придуманные истории, автора вдохновляли именно воспоминания о вас, о том, как вы говорили, смеялись, рассказывали анекдоты, отвечали на занятиях. Вы, должно быть, заметили, что, вспоминая всех вас, автор никогда не заставлял вас в рассказах совершать некрасивые или дурные поступки. Вы навсегда остаетесь в памяти автора трудолюбивыми, честными, умными и почти всегда незаменимыми тружениками нашей трудной, но очень необходимой профессии — судебно-медицинской экспертизе.

Кое-что обо мне, любимом…

Я — человек, у которого нет Родины. Малой Родины, я имею в виду… Не существует того места на земле, где я появился на свет белый, где издал первый радостный вопль, отмечая им свое рождение, где пи`сался в пеленки и делал первые шаги по этой грешной земле. Нет ее и никогда, наверное, уже не будет, и мне ее очень и очень не хватает. Не хватает широченного разлива Енисея с запутанными лабиринтами островов, не хватает ковыльных степей Хакасии с их загадочными курганами. Не хватает Саянских гор и первозданной тайги, не хватает соснового бора, который рос возле нашей деревни, не хватает его грибов и ягод, не хватает людей моей деревни — тех, далеких, ныне уже умерших, но живущих в моей памяти. Мне не хватает мира моего детства, мира, ушедшего навсегда!

В общем, моя маленькая Родина — это моя Атлантида, и покоится она на дне рукотворного моря — Красноярского водохранилища, а находится она на самом юге Красноярского края — в Минусинской котловине. Эта местность — одно из самых благодатных по климату и разнообразию природы мест во всей Сибири. Ее издревле населяли люди, причем задолго-задолго до прихода туда русичей. Ну а в 1950 году, в селе под названием Краснотуранск, поселился и я. Жил там до 7 лет, но в школу пошел уже в Красноярске, куда уехали мои родители — папа преподаватель немецкого языка в Педагогическом институте, мама врач-фтизиатр.

Вся школьная пора была тесно связана с окрестностями города. Бесконечные походы в тайгу, сплав по близлежащим рекам, ну и, конечно, походы в край причудливых скал — заповедник «Столбы», занимали все свободное время, заботливо оберегая от хулиганства на улицах. Там, на скалах, в компании таких же чокнутых, не раз поднимались на все значимые вершины. Зачастую без всякой страховки, надеясь только «…на руки друга и крепость рук…». (Когда много лет спустя судьба привела меня в заповедник, на наши скалы, я чуть было в обморок не упал от запоздалого страха, увидав, куда мы поднимались без всякой страховки.) В общем, вся эта таежно-походная романтика была густо замешана на широко популярных тогда книгах писателя-геодезиста Г. Федосеева и, конечно, В. Арсеньева, поэтому вопроса, куда после школы идти учиться, не возникло. Конечно, на геолога! Благо институт был в 5 минутах ходьбы от дома. В общем, романтика и загадочные таежные просторы заманили в Институт цветных металлов — учиться на геолога! Проучившись полтора года, я отчетливо понял, что это не мое, о чем и заявил родителям. Сначала они меня просто уговаривали не валять дурака. Потом, поняв бесперспективность дипломатических методов, родители перешли к решительным, наступательным действиям, главной ударной силой которых стали мамины сердечные приступы и папин офицерский ремень. Я, пытаясь избежать обострения конфликта и уворачиваясь от ударов карающего орудия, неожиданно для себя очутился в рядах доблестной Советской Армии, где и прослужил два года в танковых войсках, механиком-инструктором по вождению среднего танка. К концу службы осознал — надо учиться! После долгих раздумий понял, что меня — вот неожиданность! — влечет медицина. Поэтому в 1971 году, после «дембеля», как-то легко поступил в Красноярский медицинский. К 4 курсу решил, что не хочу быть ни хирургом, ни терапевтом, ни прочим там невропатологом. Выбирал между психиатрией и судебной медициной. Выбрал «судебку», однако в последний момент интернатура сорвалась — вместо меня взяли чьего-то сынка из крайкома. Стал психиатром и уехал в район, ибо, как говорили в то время: «Кто не работал на селе, тот не врач!» Кстати, до сих пор подготовка психиатра выручает и реально помогает и в жизни, и в работе. Наверное, из этой специальности так и не ушел бы, нравилась она мне. Но наркология с ее советско-партийной показушностью… Б-р-р! Короче, когда уволился районный судмедэксперт, на освободившееся место взяли меня и с декабря 1982 года и по сю пору работаю заведующим районным отделением Красноярского краевого бюро судебно-медицинской экспертизы. Учился в Харькове, Барнауле (не раз), Москве. В 2000 году был участником пятого Всероссийского съезда судебных медиков в Астрахани.