Браззавиль-Бич - Уильям Бойд

— Они хотят знать, кто вы: кубинцы, южноафриканцы или португальцы? — спросил Илидео.

— Мы англичане, — гордо сказал Ян.

— Скажите им, что мы доктора, — попросила я. Ответом на эту новость были улыбки и несколько доброжелательных фраз. Потом Илидео объявил собрание закрытым, и товарищи из местных комитетов стали расходиться по лесным тропинкам, ведущим во все стороны от поляны, на которой стояла миссионерская школа.

После полудня появились МиГи. Был жаркий безветренный день, мы сидели на веранде позади дома, ожидая, когда солнце начнет садиться и подует вечерний ветер. Мы не слышали, как они приблизились, они и шум их моторов возникли в воздухе одновременно. Их было три, они летели низко, на высоте примерно в сто футов. Звук рвал нервы, бил по ушам, выводил из себя, его можно было пощупать. Мы видели их долю секунды. Потом они исчезли, потерялись из виду где-то над лесом, грохочущее эхо их рева окружало нас со всех сторон. Илидео приказал нам войти в дом.

Самолеты появились снова, теперь они шли медленнее и на большей высоте. На этот раз я ясно увидела их: серебристые МиГи с каплеобразными баками под крыльями. Они зашли на вираж, сделали еще один круг над нами и улетели.

Илидео сказал, что они нарочно летают так низко. Звук заставляет людей, особенно детей, инстинктивно выбегать из домов. В этом районе много брошенных деревень, объяснил он, и летчики не хотят тратить бомбы или снаряды на пустые дома.

Остаток дня мы просидели в помещении, боясь выходить наружу. Если бы МиГи приблизились с другой стороны, пилоты могли бы увидеть нас, лежащих на веранде в ожидании сумерек. Я подумала об Усмане и спросила себя, участвовал ли он в этом полете. Что, если бы я выскочила наружу, помахала ему рукой. Меня пробрала дрожь, я почувствовала себя несчастной. Впервые «работа» Усмана предстала передо мной в своей жестокой реальности.

В комнату вошел Ян. С каждым днем он оживлялся, становился активнее. Он сказал, что разговаривал с Илидео и остальными. И ему ясно, что они участвуют в какой-то вымышленной войне. Они рассуждают так, словно опорная территория ЮНАМО неуязвима и неприступна.

— Они не имеют представления о том, что происходит, — сказал он почти с негодованием в голосе. — Они толкуют о фронте, но никакого фронта не существует. Есть несколько сотен людей, которые тащатся по дороге в город и ждут, попытается их кто-нибудь остановить или нет. Это трагично.

Он понизил голос. «Хоуп, я думаю, нам надо сматываться отсюда».

— Я так не думаю.

— Послушайте, все, что говорил Амилькар: вернуть нас, когда он переедет через линию фронта, отправить самолетом в Того, — все это чистые фантазии. Мы просто можем ночью отсюда сбежать. Федеральная армия на пороге… Нам нужно будет пойти по тому шоссе, которое ведет на юг. Мы наверняка на них наткнемся.

— Я не пойду ни по какому шоссе.

— Ну и что же будет, как вы думаете?

— Мы будем ждать, когда Амилькар вернется.

Он обвел глазами комнату, упершись руками в бедра, улыбкой показывая, что терпение у него вот-вот лопнет.

— Вы что, всерьез и на самом деле думаете, что он вернется? — Он уставился на меня с видом крайнего, преувеличенного недоверия: брови подняты, рот открыт. Болячка у него на щеке затянулась коркой, бесцветная борода отросла, стала мягче.

— Разумеется, он вернется. Это же его команда.

— Я вижу, вы их стоите. Боже правый! — Он покачал головой, хихикнул. Испытующе посмотрел на меня. — Неисправимая Хоуп. Я и забыл, с кем имею дело.

Я прислонилась к стене, закрыла глаза и стала обмахивать лицо, как веером, картонной крышкой от какой-то коробки.

В тот день в миссионерской школе было очень жарко, солнце придавливало к земле асбестовую крышу, томило, как в кастрюле, воздух внутри. Я подумала, не обрезать ли джинсы, чтобы получились шорты, но поняла, что потом об этом пожалею: важно, чтобы ноги были защищены, а час или два относительного комфорта — это дело десятое.

Я бродила по школе, из одной душной комнаты в другую, дожидаясь наступления темноты. Я пыталась найти место, где будет немного полегче, и думала, что само мое движение в застоявшемся воздухе создаст какую-то иллюзию ветерка. Но воздух в комнатах густел вокруг меня, превращался в нечто тягучее, словно я передвигалась внутри емкости, наполненной прозрачным желе, которое не создавало сопротивления при ходьбе, но липло ко всему телу.

Мальчики смотрели, как я фланировала взад-вперед по пустым комнатам. Они сидели на полу, у стен, неподвижные, ссутулившиеся, согнув ноги, и только глаза их, провожая меня, двигались на блестящих от пота лицах.

Вечерняя прохлада принесла несказанное облегчение. Потом с юга задул упругий, крепчающий ветер. Я стояла посреди площадки перед миссионерской школой, чувствуя, как он слегка шевелит на мне одежду, приподнимает волосы. Я подумала, не начнется ли дождь. Внезапный ветер всегда предшествует дождю в Африке. Но сегодня я не ощущала стального запаха приближающейся бури, и звезды у меня над головой сияли уверенно, не прикрытые облаками.

Я нога за ногу вошла обратно, в здание школы и выклянчила у Илидео несколько затяжек. Пока мы курили, я спросила его невинным тоном, когда должен вернуться Амилькар. Он сказал, что завтра уж точно. Пора двигаться, пора возвращаться на опорную территорию, сказал он.

Он дал мне докурить свой окурок, и я отправилась к нам в комнату. В ней горела свечка, Ян валялся на одеяле, заложив руки за голову, Скрестив ноги. Когда я вошла, мне показалось, что он посмотрел на меня как-то странно. Я повторила ему слова Илидео о том, что завтра Амилькар вернется. «У него нет ни тени сомнения», — твердо сказала я.

Ян повернулся на бок, оперся о локоть. «О'кей. Но если он завтра не появится, нам пора двигать. Мы не можем болтаться тут, с этими мальчиками».

Я вздохнула. «Ну хорошо, мы сбежим. Они нас искать не будут. Мы можем чуть не месяц бродить неизвестно где. Вы знаете, куда идти?»

— Но федеральная армия…

— Где она, эта федеральная армия? Вы не знаете, где мы находимся. Стоит нам уйти с этой поляны — и мы пропали.

Это поубавило его пыл. Он нахмурился, опять откинулся на спину. Я тщательно загасила окурок: там оставалось как раз на одну-две затяжки, если мне потом сильно понадобится. Затем раскатала одеяло. Свою холщовую сумку я набила травой, получилось какое-то подобие жесткой подушки. Благодаря ей спала я немного лучше, но сегодня меня ничуть не клонило в сон. Я легла, потому что мне было скучно, и из чувства долга, но не от усталости. Голова уже начинала чесаться. Нужно было вымыть ее сегодня: если Амилькар объявится завтра и мы снова тронемся в путь, то Бог знает, когда еще мне представится эта возможность. Я села и обеими руками почесала голову. Ян на меня посмотрел.

— Вам слишком неймется, — сказала я. — Что нам стоит подождать? В конце концов Амилькар нас отпустит.

Этим я словно подала ему сигнал. Он резко вскочил на ноги, начал расхаживать по комнате. Провел руками по волосам, подергал себя за мочку, несколько раз подтянул брюки.

— Послушайте, Хоуп, — проговорил он очень серьезно. — Мне надо кое-что вам сказать. — Он беспокойно покрутил руками в воздухе. — Я давно собираюсь.

— Выкладывайте, — ответила я, однако на самом деле разговаривать меня не тянуло.

— Когда нас захватили… Я имею в виду свое поведение в первые дни. Я ни на что не годился.

— Плюньте и забудьте. Это не важно.

Но он не хотел плюнуть и забыть. Он хотел поговорить об этом. Он хотел объясниться и извиниться. Он не понимает, что с ним тогда происходило. Он совершенно пал духом, такого с ним никогда прежде не было. В первые дни, по его словам, он пребывал либо в состоянии полного отупения, либо в ужасе. Когда его мозг хоть как-то работал, он не думал ни о чем, кроме смерти. Либо его убьют, либо он умрет в страшных муках. Он был убежден, что нас обоих застрелят. Он все время пытался представить себе, что чувствуешь, когда пуля входит в твое тело…

Он подошел и сел рядом со мной, откинувшись на стенку, подняв лицо к потолку. Теперь он начал говорить мне комплименты, восхвалять мою выдержку и спокойствие. Я прервала его, хотела объяснить, что со мной тоже происходило нечто странное: я жила словно в каком-то экзотическом полусне и потому не воспринимала происходящее всерьез.

— Я просто фантазировала, — сказала я, пытаясь его подбодрить. — Вы хоть отдавали себе отчет в опасности. А мне казалось, что я отправилась в какое-то волшебное и таинственное путешествие.

Но нет, он не принимал этого объяснения. Если бы не я, не мой пример, не моя внутренняя сила, один Бог знает, что бы с ним стало. Он продолжал говорить, анализируя различные стадии своего нервного расстройства, пытаясь проследить, с какого момента пошел на поправку.

Внимание у меня начало рассеиваться: я поняла, что он не заинтересован в диалоге. Ему нужно было излиться, выплеснуть из себя то, что его тяготило. Меня клонило в сон, мозг воспринимал лишь отдельные слова из его апологии: «отчаянно»… «немыслимый»… «в вечном долгу»… «эмоциональное потрясение». Я слегка повернула голову, услышала, как сухие травы в моей холщовой сумке хрустят и потрескивают. Моя правая рука соскользнула с плеча на одеяло, левой я рассеянно приподняла рубаху у ворота дюйма на два вверх и подула под нее, в теплое тесное пространство над телом, чтобы почувствовать слабый летучий холодок на своих липких грудях и животе.