Нью-Йорк – Москва – Любовь - Анна Берсенева

Но эта мысль исчезла, не успев даже стать завершенной мыслью. И мысль, и песня – все было неважно по сравнению с его взглядом! Эстер почувствовала, что сейчас потеряет сознание прямо посреди зала.

Раздались слабые, на последнем предутреннем излете, одобрительные возгласы и нескладные аплодисменты. Она застыла на подиуме, не находя в себе сил даже поклониться. Игнат встал, прошел через весь зал и, остановившись в шаге от нее, негромко сказал:

– Я тебя жду у служебного выхода.

Он изменился с тех пор, как Эстер видела его последний раз. Даже не последний раз – тогда она видела его на платформе, сквозь метель, и больше представляла, какой он, чем видела, – а предпоследний, когда он сидел с нею рядом в ее марсельской комнате и целовал ее руку.

За семь лет, прошедших с того дня, походка его стала тяжелее и как-то увереннее, и шире стали плечи, хотя шире уже, казалось, было некуда, и суровее взгляд… К тому же он был одет не в простую рубаху и мешковатые штаны, как когда-то в Москве, а в костюм из отличного шевиота, и этот костюм сидел на нем так, словно он никогда не был рыбаком в поморской деревне, а родился где-нибудь в Вене и там же, у венского портного, привык одеваться.

Но все это: костюм, походка, плечи – все это было не главное! Главное же, то, что было его обликом и его сутью, от чего у Эстер темнело в глазах, когда она его видела, – это осталось неизменным.

Это и не могло измениться.

Глава 10

Служебная дверь ресторана напоминала тайный выход из подземного лабиринта. Да так оно, наверное, и было. Говорили, что все старые пражские дома связаны друг с другом лабиринтом подземных ходов, а, например, из дома лейб-медика Гаека на Староместской площади такой подземный ход ведет прямо в королевский замок в Градчанах, и по нему ходили туда к императору Рудольфу Габсбургу средневековые алхимики…

Удивительно, как Игнат догадался, что мрачная, окованная старинным металлом подвальная дверь и есть служебный выход из обыкновенной пивнушки!

Он стоял прямо перед этой дверью, и в то мгновение, когда Эстер распахнула ее, она едва не уткнулась лбом в его плечо. А еще через мгновение так она и сделала – уткнулась лбом в его плечо, обхватила обеими руками за шею, как семь лет назад в «Марселе», и так же, как тогда в «Марселе», в голос заплакала.

Это были ее первые слезы за семь лет. Даже когда она неделю не ела ничего, кроме сухарей с водой, и сидела зимой в стылой комнате, потому что у нее не было не то что угля, но даже щепки, чтобы растопить печь, и каждую ночь придвигала к двери шкаф, потому что каждую ночь к ней ломился сосед из комнаты напротив, здоровенный, вечно пьяный грузчик из мясной лавки, – даже тогда ей не пришло в голову заплакать. А теперь она даже не плакала, а безудержно рыдала на Игнатовом плече, и ее плечи вздрагивали в такт глухим ударам его сердца.

– Как же ты меня нашел? – Она наконец оторвала залитое слезами лицо от его плеча. – Как же ты догадался?

– Просто вычислил. – Он осторожно и успокаивающе провел рукою по ее растрепавшимся волосам. – Логически вычислил.

– Что я в пивнушке пою?

Эстер невольно улыбнулась сквозь слезы.

– Ну да, – чуть смущенно признался он. Смущение так мало шло к его лицу, ко всем его твердым линиям! – Я в Берлине был, там много наших по ресторанам поет. Ну, я подумал, и здесь тоже… А рестораны-то здесь сплошь пивные. Любят пиво твои чехи! Неделю ходил каждую ночь, пока нашел вот… А у нас Мюзик-холл твой закрыли. – Он снова успокаивающе погладил ее, на этот раз не по голове, а по плечу и сказал: – Пойдем.

– Куда? – спросила она. – К тебе? Ты где остановился?

Он на секунду замялся, потом все-таки ответил:

– В гостинице. Близко тут, возле «Дома Фауста». Но ко мне нельзя.

– Почему? – удивилась Эстер. Но тут же вспомнила, откуда он приехал, и торопливо добавила: – То есть понятно…

– Вот именно, – кивнул Игнат. – Не один же я здесь, а за коллег не поручусь.

Эстер и сама уже поняла, что сообщать своим спутникам о контактах с иностранцами, да еще с эмигрантами, ему нельзя. Она и сразу это поняла бы – советская жизнь с ее доносительскими правилами помнилась ей слишком хорошо, – если бы не потеряла всякое соображение, увидев его.

– Может, к тебе пойдем? – спросил Игнат.

– Ко мне тоже нельзя, – вздохнула Эстер. – У меня…

– Ну, неважно.

Он еле ощутимо сжал пальцы лежащей на ее плече руки. Конечно, он подумал, что у нее дома муж или еще какой-нибудь мужчина, и не хотел, чтобы она оправдывалась за его наличие. На самом же деле Эстер не могла пригласить его к себе лишь потому, что снимала теперь даже не комнату, а угол в тесной квартирке в Еврейском квартале.

Русская акция давно закончилась, стипендия закончилась вместе с нею, а на заработок пивной певички снимать отдельную комнату было затруднительно. То есть на совсем маленькую комнатушку деньги, пожалуй, нашлись бы, но в самом начале зимы Эстер подвернула ногу, долго из-за этого не работала, к тому же пришлось лечить разорванное сухожилие, она залезла в долги… Оттого и угол. Вдова, сдавшая его, была женщиной доброй и тихой, но наличие шести детей, от которых Эстер отделяла только льняная занавеска, можно было выдержать с трудом. Впрочем, если бы у вдовы не было шести детей, она и не сдала бы угол постороннему человеку…

Как бы там ни было, но прийти в этот отделенный занавеской угол с Игнатом было невозможно.

– Пойдем тогда в ресторан куда-нибудь, – сказал он. И добавил извиняющимся тоном: – Просто я сразу подумал, тебе рестораны надоели…

– Вообще-то да, – кивнула Эстер. – Давай лучше просто так по улицам погуляем. Весна в Праге теплая, не замерзнем.

– Не замерзнем, – кивнул он и обнял ее за плечи. – Пойдем.

Они медленно пошли по темной, сжатой старинными домами Златой уличке. Первую минуту Эстер думала, что Игнату неловко идти с нею в обнимку – шаги-то у него были раза в три шире, чем у нее, – но он шел так свободно, что она об этом забыла.

Да и вообще обо всем она забыла – обо всем, что угнетало ее до сих пор, что делало дни и ночи бессмысленно длинными, а жизнь безнадежно унылой! Только он каким-то загадочным образом, без слов, умел придавать ее жизни неназываемый, но отчетливо ощутимый смысл… Он да Ксенька.

Эстер хотела спросить про Ксеньку, но не смогла. У нее словно язык онемел, когда она представила, какой может услышать ответ: что та выслана, арестована, расстреляна…

– Ты по работе приехал? – спросила она.

– Да.

Его могучая фигура темнела рядом так, что казалось, один из домов Златой улички сошел со своего места и идет рядом с Эстер. Представив себе это, она засмеялась. Ей хорошо было идти рядом с ним и представлять его большим домом.