Жизнь после жизни - Александра Маринина

Настя снова и снова пробегала глазами текст на экране, и вдруг ее словно отпустило. Вот же оно! Корягина была лживой интриганкой, это отмечали почти все, кто ее знал. Она и не думала менять завещание, она просто обманула свою квартирантку, показала ей черновик и сказала, что пойдет с ним к нотариусу и все оформит. Потом сказала, что была у нотариуса, что новое завещание составлено в пользу Риты и теперь лежит во второй нотариальной конторе. Зачем? А чтобы Рита из благодарности и из страха, что Корягина снова изменит завещание, получше о ней заботилась. Господи, как примитивно, как отвратительно, как глупо! Но только так можно объяснить и оставленное в силе старое завещание, и черновик нового, и смерть Галины Ильиничны примерно через месяц после составления черновика. Значит, Нечаенко. И, возможно, Вешняк.

И Настя позвонила Старкову.

— Вы сказали, что я могу обращаться за любой помощью.

— Я не отказываюсь, — Настя даже на расстоянии почувствовала, как тот улыбается. — Командуйте, женщина моей мечты.

— Не поняла, — осторожно сказала она, думая, что ослышалась.

— Да что ж тут непонятного, Настенька! — теперь Старков уже открыто рассмеялся. — Было время, когда я был в вас немного влюблен. А вы разве не замечали?

— Нет, — совершенно искренне призналась она. — Вы шутите?

— Ни в одном глазу, — заверил ее Анатолий Владимирович. — Как на духу. Я был настолько пленен вами, что даже, помнится, уговаривал Денисова не подвергать вас риску и не ставить в сложное положение.

— А он что?

— Он надо мной смеялся и обещал, что с головы моей обожаемой Каменской ни один волос не упадет. Так какая вам нужна помощь?

— Неприличная, — Настя хмыкнула в трубку. — У вас есть знакомства среди интернетчиков?

— Даже если и нет, для вас я найду. Что нужно сделать?

— Нужно узнать, где стоит компьютер, с которого получается и отправляется почта. Адрес я вам продиктую. Судя по тому, что в адресе стоит «kostrovsk-net.ru», почтовый ящик заведен на сервере местного локального провайдера. Хотелось бы «пробить» адрес человека, которому провайдер выделил IP для пользования Интернетом и предоставил почтовые услуги.

Она продиктовала Старкову электронный адрес, с которого Галине Ильиничне Корягиной приходили письма за подписью Риты Нечаенко. Анатолий Владимирович все записал и пообещал сделать как можно быстрее.

— А теперь — к Бегорскому на доклад и за Подружкой в зверинец, — скомандовала Настя сама себе.

По дороге из музея она заехала в магазин и купила в отделе кулинарии отварного цыпленка и большой осетинский пирог с сыром. Пирог был горячим, его достали из печки прямо при Насте, и она мечтала, как будет гулять с Подружкой, отламывать от пирога куски, давать один собаке, другой брать себе, и будет им весело, радостно и вкусно.

Доклад у Бегорского прошел быстро и гладко, Андрей Сергеевич не придирался к мелочам, выслушал отчет о поездке в Костровск и в поселок Петунино, одобрительно усмехнулся и пожелал Насте дальнейших успехов. Выйдя из его кабинета, Настя в приемной увидела Елену Станиславовну Муравьеву в элегантном темнорозовом костюме с кружевной блузкой. Лицо у Елены Станиславовны было грустным и сосредоточенным.

— Вы от Андрея Сергеевича? — встрепенулась она, увидев Настю. — Он свободен? Как вы думаете, можно к нему?

— Смотря по какому вопросу, — уклонилась Настя от прямого ответа. — Он работает с бумагами и просил не беспокоить. Если только у вас что-то очень срочное…

— Я хотела поговорить с ним насчет Валерия Васильевича. Вы знаете, что Бегорский его уволил?

Ну еще бы Насте не знать! Бегорский уволил незадачливого воришку на следующий же день после того, как его отпустили из милиции. Правда, жестокость Бегорскому свойственна не была, и он дал Полосухину две недели на поиски новой работы и нового жилья. В течение этих двух недель Валерий Васильевич имел право жить в усадьбе, хотя от работы его сразу же отстранили.

— Я что-то слышала об этом, — вполне нейтрально ответила Настя. — А вас это беспокоит?

Можно было позволить себе попридуриваться, ведь Елена Станиславовна ни словом не обмолвилась Насте о своих чувствах к Полосухину.

— Разумеется, беспокоит, — сердито ответила Муравьева. — Ну как же так? Такой чудесный человек, прекрасный работник, душа компании, руководитель общества любителей вышивания — и вдруг взять и уволить его ни с того ни с сего! Это просто бесчеловечно! Это возмутительно! И в конце концов, это прямое нарушение трудового законодательства. Увольнять можно только по статье или по сокращению штатов, а никакого сокращения штатов не было, я точно знаю. И никакой статьи Валерию Васильевичу предъявить нельзя, он безупречно трудится и трудовую дисциплину не нарушает.

— Насколько я знаю, он написал заявление по собственному желанию, — сказала Настя.

Муравьева опешила и как-то сникла.

— Но этого не может быть, — растерянно проговорила она. — Зачем Валерию Васильевичу увольняться по собственному желанию? Что его здесь не устраивает?

— Так вы бы у него и спросили, — усмехнулась Настя.

Но Елена Станиславовна никак не могла поверить в то, что Полосухин по собственному желанию решил оставить работу, главным козырем которой была возможность ежедневно видеться с ней, с уникальной и ни на кого не похожей потомственной дворянкой Муравьевой, в жилах которой течет французская кровь. Она принялась горячо уверять Настю, что вся история с увольнением Полосухина есть результат интриг и злого умысла и что она непременно во всем разберется и до правды докопается, и Валерий Васильевич будет восстановлен в должности, и ему будут принесены соответствующие извинения и выплачена компенсация за вынужденный прогул. Надо только улучить время, чтобы поговорить с Бегорским и рассказать ему, какой на самом деле чудесный и во всех отношениях достойный человек Валерий Васильевич Полосухин.

— Как вы считаете, когда мне лучше зайти к нему? — Муравьева тревожными глазами всматривалась в Настино лицо. — Вы к нему частенько заходите и в кафе сидите вместе, я видела, у вас с ним неформальные отношения, и с Тамарой Николаевной вы дружите, вы в одном флигеле живете, наверное, общаетесь каждый вечер, время коротаете. Может быть, вы бы поговорили с ней, а она бы поговорила с Бегорским? Или вы можете обратиться прямо к Андрею Сергеевичу? Я вас уверяю, вы бы сделали благое дело. Валерия Васильевича огульно обвинили в чем-то, а он не смог оправдаться или не счел нужным, он человек гордый, с чувством собственного достоинства…

Муравьева все верещала и верещала, а Настя переминалась с ноги на ногу, думая о том, как бы поскорее вырваться из цепких лапок этой псевдодворянки и отправиться уже наконец к Подружке. Сегодня такое яркое солнце, и так хочется погулять по белому снегу и морозному хрусткому воздуху!

— Пообещайте мне, что вы поговорите с Андреем Сергеевичем!

А Муравьева тем временем, оказывается, успела перейти от просьб к требованиям. Быстро это у нее получилось, стоило Насте отвлечься мысленно на минутку — и нате вам, пожалуйста.

— Вы заблуждаетесь, Елена Станиславовна, у меня с Бегорским отношения сугубо официальные, и я не могу обращаться к нему с просьбами, выходящими за рамки моей работы, — строго сказала она. — Вы попробуйте сами с ним поговорить. Хотя сегодня он не в духе, это точно.

Подружка встретила Настю энергичными движениями хвоста, словно пыталась сказать: «Наконец-то до тебя дошло, что гулять со мной можно не только утром, когда солнце еще не встало, или вечером, когда оно уже закатилось, но и белым днем, когда солнце сияет и заливает все вокруг яркой радостью. Ты не безнадежна, тебя тоже можно воспитать, если постараться!»

Они медленно шагали по аллее от главного дома до реки, и вдруг Настя увидела птичку. Птичка сидела на рябине и клевала побитые морозом ягодки. Подхвостье и надхвостье были ослепительно-белыми, головка, крылья и хвост — черными, а грудка — киноварно-красной. «Господи, это же, кажется, снегирь!» — ошеломленно подумала Настя. Она не была уверена до конца, потому что никогда в жизни не видела живого снегиря, только на картинках, да и то в детстве. «Боже мой, я дожила почти до пятидесяти лет и никогда не видела живого снегиря. Что ж за жизнь-то у меня была такая расчудесная?»

И вдруг, словно впервые в жизни, у нее открылись глаза, и она увидела, как переливается под солнечными лучами снег, как будто усыпанный миллионами мелких бриллиантов. В Москве такого не увидишь, там снег посыпают реагентами, и вообще зимы в столице какие-то серые и депрессивные. И деревья, и ветки в снежных шапках она увидела, и легкие прозрачные облачка в светло-голубом небе…

— Пошли, — она потянула Подружку за поводок, — да не упирайся ты, не в клетку. Пойдем за фотоаппаратом. На, доедай быстрее.