Бойтесь данайцев, дары приносящих - Анна и Сергей Литвиновы

За столом зашушукались, и Владик услышал отголоски: «Эта женщина тоже в космонавтки готовилась… Дублершей Валентины была…» А Галя непреклонно вела свое:

– А какие иные кумиры тогда в стране были? Геологи. Физики. Поэты. И никто не мечтал миллион заработать. Никто. И высшей доблестью было не машину купить – а книжку стихов. Ахматовой, к примеру. И не только купить, но и прочесть ее, и легко цитировать. Так что в прекрасном мы мире жили, Владислав Дмитриевич, – напрямую обратилась она к нему. – В прекрасном! И если ты считаешь иначе – мне жаль тебя. Ты предаешь свою собственную молодость. – Она поворотилась в другую сторону и подняла глаза к потолку: – За тебя, Валерия Федоровна. Я думаю, что ты так, как мой бывший муж, о нашей стране не думала. – И Галина лихо опрокинула рюмку.

После ее спича тоже раздались аплодисменты, только были они, как с досадой заметил Владик, куда более обширными и дружными, чем в ознаменование его выступления.

Лера – за семь дней до –

Почти немедленно после того, как из кафе ушла американка-связник Лора Кортина, к Валерии Федоровне Кудимовой за столик подсела, без приглашения и спроса, та самая девушка, которая сегодня днем принялась по-дилетантски следить за ней. И которая как две капли воды была похожа на ту, которую Лера некогда, в октябре пятьдесят девятого, убила, – на Жанну Спесивцеву. Но, может, Лере это сходство почудилось? Может, ее подводят глаза и другие чувства? Все-таки, ничего не скажешь, ей ведь уже под восемьдесят. Старость.

Однако девушка – вот бойкая особа – мгновенно отмела все сомнения. Представилась:

– Я Виктория Спесивцева. Внучка Спесивцевой Жанны. – И глянула хмуро. – Помните такую?

Лера не стала вола вертеть, ответила честно:

– Разумеется, помню.

Девчонка сказала с напором, не переставая есть глазами лицо пожилой дамы:

– И про то, как вы ее убили, тоже помните?

На один миг возникла мысль, что это, может быть, какая-нибудь глупая проверка либо по линии наших, либо американцев, но она тут же отмела эту идею: слишком запоздалое получается решение. Больше полувека прошло. Да и странно очень, чтобы эта ситуация вдруг по официальной линии снова всплыла.

– Что вы хотите? – холодно спросила Кудимова.

– Значит, вы не отрицаете, – с торжеством проговорила девчонка Спесивцева. – Ничего не отрицаете.

– Что вам нужно? – устало повторила Лера. – Срок давности того эпизода сто лет как вышел. Что вы от меня хотите?

– Раскаяния.

– Упасть вам в ноги? – с усмешечкой осведомилась старая женщина.

– Понятно, – даже с удовлетворением констатировала молодая. – Никакого раскаяния вы не испытываете.

– Послушайте… – Кудимова старалась быть миролюбивой. – Да, по молодости лет я совершила страшную, глупую, ужасную ошибку. – Лицо собеседницы при последнем слове зло дернулось. – Ладно, не ошибку, – поправилась Лера, – преступление. Но прошло более полувека. И, поверьте мне, я постаралась искупить тот свой ужасный поступок. Искупить – своей долгой, честной, а порой даже опасной работой. И своей жизнью. – Жаль, нельзя было рассказать этой девчонке – да и никому на свете, – сколь трудной, тягостной, а порой и опасной была она, эта ее работа.

Кудимова откинулась на спинку кресла. Внутри, на душе, нарастала какая-то муть, поднимался из глубины ком.

– А теперь и вы послушайте, – осклабилась в ответ молодая. – Каждая человеческая жизнь – бесценна. И если ты ее вдруг отнимаешь, ты изменяешь целый мир. И ничего уже поправить нельзя. У вашей подруги Жанны, вами убитой, была дочь – вы знали? Из-за вашего поступка случилось так, что она потеряла свою мать в пятилетнем возрасте. Как эта маленькая девочка перенесла потерю? Как она выжила и прожила свою жизнь – без нее? Без матери – которой она лишилась благодаря вашей воле раз и навсегда? Сколько из-за этого пролито слез и слез не выплакано? Сколько сделано ошибок? Сколько не выслушано советов? Сколько совершено глупостей? Вы искалечили – понимаете, искалечили – жизнь той девочки, моей мамы. И как следствие – мою тоже. Поэтому – что бы вы там в дальнейшем в своей длинной и жалкой жизни ни сделали – нет вам прощения! И я вас не прощаю!

– И – что? – спросила Лера устало. Ком, поднявшийся внутри, потихоньку расползался по грудной клетке, начинал затруднять дыхание.

– Я превращу вашу жизнь в ад.

– А именно? – Несмотря на тяжесть и боль, расползавшуюся внутри, Лера не смогла сдержать усмешки.

– Все – вы понимаете, все вокруг – узнают, что вы когда-то наделали. У нас в стране все-таки остались независимые средства массовой информации – я пойду туда. Они с удовольствием опубликуют жареную статью, пусть и пятидесятилетней давности – а может, и хорошо, что пятидесятилетней, не опасно. Стены вашего двора испещрят листовки: «Внимание! Среди нас убийца!» Я об этом позабочусь. С ксероксами и типографиями сейчас проблем нет, не советские времена. И в магазине появится, куда вы ходите. И в любимом кафе. И в каждом почтовом ящике в вашем доме. И вы, и муж ваш Вилен замучаетесь их срывать. Я буду звонить по телефону вашим соседям и оставшимся друзьям – все, все узнают про ваше истинное лицо. Я маркетолог, между прочим, по образованию, я знаю, как довести до сознания потребителя одну простую, несложную мысль. В данном случае ту, что вы, Валерия Федоровна, – жалкий убийца.

Лере ничуть не было страшно. Вилен и его начальники в два счета, за полчаса, после одной профилактической беседы, прекратят деятельность этой оголтелой. Но муть на душе – грустная, вялая и тяжелая – все разрасталась и разрасталась. И стало жалко почему-то собеседницу, эту странную, дикую юную особу. И Жанку, так похожую на нее, Жанку, которая уже больше полувека лежит в гробу и навеки осталась молодой, тоже жаль. И досадно сделалось, что единственная глупость и подлость, которую Лера совершила в жизни, все возвращается и возвращается к ней. И никогда этот свой поступок не удастся забыть и никакими светлыми и золотистыми вещами не покрыть, не завалить.

– Хорошо, – понуро молвила Кудимова. – Делайте что хотите.

А хмарь и гадость внутри заполнили, казалось, всю ее телесную оболочку и начали изнутри давить, давить…

– Делайте что хотите! – передразнила, оскалив зубы, незваная гостья. – А может, я хочу, чтобы ты умерла.

– Хватит уже смертей. Хватит этого старинного, библейского – «зуб за зуб».

– Очень хороший на деле принцип! – выкрикнула Виктория. – Как кровная месть, как вендетта!

– Ну, тогда убей меня, – устало проговорила Лера. Если бы ее собеседница не была так ослеплена своей злобой и не упивалась так ролью мстительницы, она, быть может, заметила бы, как побледнело лицо Кудимовой, как посинели обводы ее губ. Однако Спесивцеву – самую младшую – влекло все дальше безудержной страстью вендетты. И она оскалилась:

– А может, и убью. Подумаю, подготовлюсь – и убью. А ты пока помучайся: когда и где подстережет тебя твоя смерть.

И тут Леру вдруг так тяжело сдавило что-то – и грудь, и голову изнутри. И смертельно захотелось спать, спать, спать – и перестало быть интересно что-либо на свете, включая собственную жизнь. Захотелось закрыть глаза и отключиться прямо здесь, на диванчике в кафе. Лишь бы только эта молодуха поскорей ушла. Оставила ее в покое. Дала бы возможность спокойно закемарить. Что она там говорит? «Убийца… Гадина… Мерзавка…» Ну вот, она, кажется, распалила себя до самого высокого возможного градуса, злобно вскочила – и ушла. Боже мой, как хорошо, что она смылась! Можно спокойно прикрыть глаза – и отдохнуть. Отдохнуть. Наконец-то отдохнуть.

Виктория Спесивцева

Двое немолодых полицейских возникли на пороге моей московской квартиры на Рижской к вечеру того дня, что последовал за моим столкновением с Кудимовой. Я сначала подумала, что это местный участковый бдит, проверяет, кто в пустующее жилье въехал и не сдала ли я его людям, с которых можно поживиться. Поэтому открыла. А они: «Вам придется проехать с нами».

– С какой это стати?

– Вы задержаны.

– С какого перепуга?

– По подозрению в убийстве Кудимовой Валерии Федоровны. Знаете такую?

Я невольно расплылась в улыбке:

– Так ее убили? Как хорошо! Исполнил Бог мои молитвы!

– Улыбаетесь? Не вы ли старушку-то замочили, а?

– Нет, не я, но очень ее смертью, признаюсь, довольна. Скрывать не буду, хоть вы и милиция.

И пока меня везли в участок, я даже не продумывала линию своей защиты: что мне говорить, о чем отвечать. И ничего мне было не страшно, как бы эти менты меня в дальнейшем ни прессовали. Меня просто переполняла тихая радость.

Вот уж никогда не думала, что буду так рада смерти кого бы то ни было из людей! Впрочем, если учесть, что эта тихая старуха, гадская старая лошадь Кудимова, вдребезги разбила жизнь всей моей семьи, то в этом нет ничего удивительного.