Это даже не умрёшь - Константин Смелый

У меня всё предельно стройно было в голове. Я рассуждал: за границу такое посылать – непатриотично, а со своими делиться – бесполезно, всё равно у них ни оборудования, ни денег. Через год я нашёл Веденеева, получил какие-то деньги и головорезов в помощь. Выкрал Зину, организовал в лесу пародию на исследовательский центр. Возился там самозабвенно. Ковырялся, как дитё в заводном паровозике. Что мы выяснили за два с половиной года – тот же Каролинский институт разложил бы по полочкам за три-четыре месяца... (Отхлёбывает, морщится от боли в горле.)

Время было безнадёжно утеряно. Три с половиной года. Понимаете? (Обводит взглядом зал.) Всё это время я мог бы... Мне стоило просто... Куда там. (Машет рукой.) Дожидался, пока про агента пронюхают наши бойцы невидимого фронта. У этих, конечно, были и деньги, и оборудование, и секретные циркуляры, и Жора Грибовой про запас на поводочке. Только наука побоку им. И я это, конечно, прекрасно видел, и даже пыжился поначалу. Пытался умалчивать, что мог, совал им вроде как прутики в колёса в их ярославском санатории. С самого начала при этом знал, что выдам рецепт рано или поздно. Ну и выдал. Прямо ли, косвенно ли – это неважно... (Морщится и кашляет.) Они бросились прививать друг другу бессмертие по сходной цене. В течение лета, видимо, допрививались до некоего – до некой критической массы. И в понедельник – все знают, что в понедельник. Понятно, в чём я раскаиваюсь?

Что вы ещё спрашивали? Я забыл уже.

- Эээээ, по вашему мнению, могут ли вас привлечь к уголовной отвественности? И хотите – готовы ли вы сдаться в руки российского правосудия?

- Это сложный вопрос... Понимаете, если меня будут судить за антиправительственный заговор, если я буду сидеть рядом с Сахаровым на одной скамье подсудимых, и мне будут втирать, как я помогал плести сеть вокруг Будина и Браткова... О нет. Я не хочу в этом междусобойчике участвовать. (Качает головой.) Таких романтических преступлений я не совершал.

Ну вот, давайте теперь не из России. Вот вы, пожалуйста.

- Виктор Гайдукевич, канал «Один плюс один». По вашему мнению, у Сахарова были более могущественные покровители? Как далеко тянется цепочка тех, кто стоял за летними событиями? Спасибо.

-

Не знаю, куда именно она тянется... Ну, до Бадружева точно тянулась до понедельника... Сейчас, конечно, всех собак повесят на Сахарова – уже начали вешать. Я не могу сказать, что я не предвкушаю соприкосновения морды Сахарова с грязью, но Сахаров, при всей его личной инициативности, – он не мог бы всё это без одобрения или, как минимум, попустительства... Почему я и назвал этот суд междусобойчиком. Суд, который над ним непременно устроят в кратчайшие сроки, я имею в виду.

Я разговаривал с Кондрашовым по телефону сегодня днём. Долго. Ничего нового за лето у них никто не открыл, конечно. Все с утра до вечера занимались «оптимизацией процесса пересадки». Кондрашов клянётся

Что делается в Каролинском институте, комментировать, к сожалению, не могу. Меня же ради моей безопасности держали в страшном секрете. Ни с кем не давали говорить

А от себя что могу сказать? Мне нравится, что Кондрашов скормил все данные физикам. Так наверняка перспективней, чем возиться без конца с биологической бутафорией… Конечно, основных вопросов у нас, ну, три. Два из них сугубо научные. Как агент действует. Откуда взялся и куда делся. Я на сегодняшний момент уверен на девяносто девять процентов, что агент, как бы он ни работал, к разуму никакого отношения не имеет. Ни к высшему, ни к божественному, ни к этому

Поэтому зафиксируйте, пожалуйста: мозгов у агента

Я знаю, конечно, какие у вас всех заголовки. Про козни Сатаны, про десант инопланетных духов. Как параллельные вселенные трутся друг о друга я тут ещё читал. Я понимаю, у вас работа такая, но будь моя воля, вы бы все напечатали метровыми буквами через первую полосу, вот так (

Попутчики

Нериметная пара, сидевшая через проход наискосок, оставила после себя Aftonbladet.

Олег встал, подобрал газету с зелёного кресла и сел обратно, в очередной раз отмечая про себя, что в России он скорее бы съел свои носки, чем потянулся в поезде за оставленной газетой. Он положил газету на пустое сиденье рядом с собой, вытащил из пиджака ручку, достал словарь из чемоданчика, наморщил лоб и принялся разгадывать заголовки на первой полосе.

Сказочные шведские слова – это не переставало поражать его – не только имели смысл, но складывались в полноценные таблоидные предложения. Каждый день он убеждался, что этими словами можно было говорить о политике, футболе, кусачих лосях, ценах на бензин и даже о покинутом папе, который задушил двухлетнюю дочку, чтобы насолить её матери. О двух цветущих принцессах, до несправедливости миловидных, этими словами можно было вообще говорить до бесконечности. Широта применения шведского языка обескураживала Олега. Надписи на могилах десятого века или заунывные баллады о жизни до победы социал-демократии – такое употребление казалось ему единственно уместным. Ещё, наверное, по-шведски хорошо было баюкать маленьких детей. Но всё остальное? Включая делопроизводство?

Напрягшись, Олег вспомнил, как будет «договор» и как будет «устав». Без энтузиазма подумал, что есть ещё и «договор на подряд», и «уставной капитал», и остальные неотвратимые выражения. На их русские эквиваленты у него ушло пять лет. На английские – десять.

Компания, в которую он ездил на собеседование, делала большие клапаны, продавала их за границу и принадлежала британцам. Там от него, как и обещал Ульф, не ожидали беглости в шведском. Вся корпоративная макулатура велась по-английски. Корпоративное мыло писалось по-английски. Наиглавнейший начальник – вполне в стиле Люка Брайда – разбирал язык туземцев, но говорил только по-английски. Собеседование прошло замечательно. Всё было замечательно. Но если оставаться здесь, то выучить «уставной капитал» придётся всё равно. Более наглядного способа доказать своё профессиональное рвение ещё не придумали.

То есть не «если оставаться здесь», а «раз уж я остаюсь здесь».

Олег отложил словарь и карандаш. Откинулся на спинку кресла. Отодвинул занавеску. За окном плыла стерильная версия Ленинградской области, затянутая октябрьским дождём.

- Вы не против, если я тут присяду? – сказали из прохода по-русски.

- Что? – вздрогнул Олег.

Повернув голову, он увидел мужчину лет тридцати пяти, в очках без оправы, с ухоженными тёмно-русыми волосами, отпущенными примерно до уровня подбородка. Ниже подбородка находился воротник белой рубашки в тонкий синий квадратик. Рубашку скрывала кожаная куртка, которая благородно выцвела прямо на стадии своего итальянского производства.

- Можно присесть рядом с вами? – мужчина приветливо показал хорошие зубы.

Олег оглядел вагон. Больше половины мест пустовали – вместе с читателями Aftonbladet в Оребру вышла куча народа.

-

Пожалуйста... – он убрал с сиденья газету и словарь. Засунул карандаш обратно в пиджак.

Мужчина сел и протянул ему руку.

- Николай. Можно Коля. Можно на «ты».

Другая его рука прижимала к коленям тоненький портфель с золотистыми застёжками.

Олег нехотя пожал протянутую руку.

- Олег.

Олег резко отдёрнул руку. Сглотнул и тут же покраснел.

Дождь в Карлстаде

Он проскочил перрон – крытый, но всё же промозглый – и минуты полторы пытался прийти в себя в зале ожидания. В конце концов тройное действие коньяка, эмоций и спешки заставило его нашарить в бумажнике пять крон и засунуть их в щель рядом с ближайшим туалетом. Когда его перестало рвать, он отвалился от унитаза и какое-то время сидел на полу, прислонившись боком к стене. Затем встал, умылся и, нахлебавшись воды из-под крана, пошёл домой.

Дождь, по утверждению Аftonbladet, заливал в тот вечер всю южную половину Швеции. Однако если в Вэстэросе он сдержанно моросил, то в Карлстаде хлестал со всех сторон, порывисто и обстоятельно. Закрываясь чемоданом, Олег поскакал по привокзальной зебре, потом направо, потом дальше вглубь города – по струящимся тротуарам, мимо голых деревьев и редких прохожих, вплотную вдоль стен и сияющих витрин закрытых магазинов, хотя особого смысла жаться к стенам не было. На втором повороте он вполголоса обматерил себя за оставленный дома зонтик, но на самом деле особо не злился ни на свою забывчивость, ни на дождь, ни на устройство мира в целом: от мокрого холода голова посвежела, а дома ждал не только зонтик, но прежде всего горячий душ и постель напротив телевизора.

Подозревать, что долговязый мужчина в чёрной кожаной кепке идёт за ним по пятам, Олег начал после церкви. Точнее – после того, как наискось перебежал маленькую, усаженную кустами площадь перед зданиями двух школ, которые эту церковь загораживали. Мужчина держался метрах в пятнадцати-двадцати и пересёк площадь по той же траектории, шаг в шаг, даже не пытаясь быть незаметней. Олег зашагал ещё быстрее – мужчина подстроился под него; Олег сделал лишний крюк над подходе к каналу – мужчина повторил этот крюк; на берегу канала Олег резко свернул налево, в сторону пешеходного мостика, – мужчина свернул за ним, в том же самом месте.