Христианский квартал - Максимов Юрий

- Прокоп, иди сюда! - кричит Авдотья из окна, и мешочком позвякивая, - Чудо-то какое! Целое сокровище нам кто-то подбросил! Тут и в город съездить, и на доктора и на лекарства хватит, да и на ярмарку останется! Вот уж подарок! Кто же это мог быть?

- Погоди, Авдотья, сейчас приду! - во весь голос отзывается Прокопий, и уже тише, чуть отойдя, к Ивану: - Ты, сосед, прости меня. Виноват я пред тобою. И за подарок тебе низкий поклон. Прямо спас ты нас. Не осерчай, что я тебя так...

- Да Бог простит! - усмехается Иван, - И ты меня прости, что сон ваш потревожил...

- Да что там, пустяки... Почаще бы так тревожили... Скажи мне только, если не секрет, как смог ты настолько разбогатеть, что даже нас от своих щедрот одариваешь? Может, наследство какое получил?

- Наследство наше в Царствии Божием будет. - весело отвечает Иван, бородку свою поглаживая, - А что до денег этих... Видишь, Прокопий, как вышли у меня дрова, решил я пойти в лесок рядом с домом, хоть и нога болела. И вот, встретился мне на дороге старичок один, с посохом. Поздоровался я с ним, смотрю и чувствую, будто где-то видел его. Он меня и спрашивает, чего, мол, я хромаю. Рассказал я про свою беду, а он и говорит: ну, это мы поправим. И только коснулся посохом ноги моей, как тотчас она здоровой стала.

- Да ну?! - недоверчиво смотрит Прокопий, - Только коснулся?

- Истинная правда! Тут уж я смекнул, что старичок-то не простой. Бухнулся к нему в ноги и говорю: "отче честный, как отблагодарить мне тебя?"

- А он что? - с нетерпением подгоняет сосед, поёживаясь.

- А он и говорит: "видишь, Ваня, так много людей нуждается в помощи, я один могу и не справиться. Стань моим помощником, если узнаешь, что кому-то помощь нужна, которую ты можешь оказать, помоги, даром, да тайно, по возможности, чтоб не смущать их".

- Так кто же это был? - недоумевает Прокопий, потирая мёрзнущие руки.

- Не догадался ещё? Я-то быстрее твоего сообразил, но как в хату свою вернулся, точно удостоверился: у старичка-то одно лицо было со святителем Николаем!

- Да быть того не может!

- Не хочешь - не верь, дело твоё. Да только я ничего не выдумываю и нога моя, как видишь, совершенно здорова. - и для верности Иван левой ногой притопнул.

- Ну а сокровище-то откуда? - не отступает сосед, зябко переминаясь с ноги на ногу.

- Да не было никакого сокровища! - смеётся Иван, - Я как только начал добрые дела для других делать, сразу у меня всё заспорилось, и подработка хорошая появилась, и коровку ладную по сходной цене предложили, - словом, Господь меня самого одаривает.

- Вот оно как? - удивляется Прокопий, затылок чешет, - Пожалуй и я попробую помощником святого Николы стать... А пока побегу домой, больно морозец задирист нонешней ночью. Поклон тебе низкий, Иван, за подарок твой. Век того не забуду.

- Бога благодари, сосед. А я впредь постараюсь осторожнее быть, и в руки к хозяевам не попадаться. А то, глядишь, в следующий раз бока намять успеют...

И, рассмеявшись, да раскланявшись, разошлись оба по своим избам, с морозу отогреваться.

* * *

Много лет с того разу минуло, состарился Иван, но всё продолжал дарить подарки всем нуждающимся. Как ни таился он, а слава о его доброте разошлась по всей земле русской. Многие другие, желая подражать ему, дарили на Рождество да Новый год подарки своим близким, говоря, что делают, как дед Иван из села Мороз. Со временем название сократилось, что-то забылось, что-то выпало, и стали называть этого славного помощника святителя Николая просто: дед Мороз.

Сельский вечер

Стояла ранняя осень. Тёмное небо едва удерживалось от дождя. Разгоняя жёлтые опавшие листья, зелёная машина затормозила возле бледно-голубой избушки. С заднего крыльца вышел средних лет мужчина со сморщенным лицом. Перебросился парой фраз с водителем и вернулся в дом. Водитель вылез, хлопнув дверью, и закурил, лениво разглядывая деревню, раскинувшуюся по обеим сторонам дороги. Из дома снова показался сморщенный, а с ним шли тощий старик и сутулый парень-очкарик, с двумя белыми табуретками в руках. Их поставили у капота. Водитель поднял заднюю дверцу и скрылся в салоне. Старик и сморщенный подошли ближе. Водитель крикнул изнутри и они стали вытаскивать из машины открытый красный гроб с молодым усатым человеком. Парень взял со стороны ног, те двое со стороны головы, и все трое, пытаясь сделать это аккуратно, перенесли и поставили гроб на табуретку. Водитель захлопнул дверцу.

  Из голубой избы и соседних домов вышли женщины в чёрном да несколько мужиков, и окружили гроб. Все молчали. Порывы ветра трепали чёрные платки. Но вот с тихим скрипом отворилась калитка и к дороге спустилась пожилая женщина с большими тёмными кругами под глазами, неестественно бледным лицом и отрешённым взглядом. Люди расступились перед ней. Послышался чей-то слезливый шёпот: "Господи, горе-то какое!"

  Марья, поддерживаемая с правой стороны племянницей, а с левой кумой Нинкой, медленно шла вперёд, ничего перед собой не видя, кроме большого ярко-красного гроба. Когда она подошла, несколько секунд стояла молча. Наконец осеннюю тишину прорезал горестный вопль, и зарыдав, Марья бросилась к покойному.

  Племянница с высохшим лицом пыталась её успокоить. Кума Нинка, сморщившись, утирала краем платка обильно текущие слёзы. Чуть пооддаль мужик со сморщенным лицом что-то предлагал водителю. Тот, отказываясь, качал головой. Тогда сморщенный протянул что-то. Водитель решительно махнул рукой и полез в машину.

  Четверо мужиков взяли гроб и понесли в хату. Остальные, захватив табуретки, пошли за ними. Машина завелась и, развернувшись, уехала, опять разметав опавшие листья.

  Гроб поставили в самой большой комнате-зале, на стол, подле телевизора. Марье опять сделалось плохо и ей повторно вкололи лошадиную дозу валокордина, а затем уже под разными предлогами старались не пускать в залу, где теперь в лениво-горестном молчании сидели бабы, изредка переговариваясь. Мужики около гроба не задерживались, выходя то покурить, то подышать воздухом, то помочь чем по хозяйству.

  "Надо же, в расцвете сил... Вот так... Судьба, судьба... Да, что на роду написано..." - это и тому подобное сквазило во всех разговорах. Марья, словно в трансе, то кропотливо и оживлённо обсуждала бытовые мелочи, то вдруг принималась стенать и метаться.

  - Женя, миленький, разнеси ещё по рюмочке людям. - говорила она, усаженная за круглый обеденный стол, - Пусть поминают Сашу моего... - лицо горестно исказилось, но в этот раз что-то отвлекло её, - А ты, Володя, что не поминаешь? Ну ещё рюмочку... А водителю, водителю поднесли? Такой хороший парень... Как, даже денег не взял? Ах, чтож он так быстро уехал? ...Саша мой собирался осенью отпуск взять, приехать, картошку выкопать... Вот и приехал... - и снова слезы навзрыд.

  И тут в избу вошёл Прохор - невысокий коренастый дед с широкой седой бородой, в старом тулупе, старых солдатских заплатанных штанах и кирзовых сапогах.

  - Крепись, кума. - сурово сказал он Марье, касаясь рукой её плеча и прошёл в залу.

  Решено было хоронить завтра, так как сегодня было слишком поздно - дело клонилось к вечеру, не всё ещё готово, и к тому же завтра как раз третий день.

  Люди постоянно ходили туда-сюда, кто-то что-то делал, обсуждал... Марья время от времени включалась в эту спасительную суету и тоже куда-то ходила, что-то делала, обсуждала, как и что нужно делать на похоронах и т.д. В этой заторможенной неестественной кутерьме незыблемыми оставались две вещи - красный гроб и сердито-печальное лицо Прохора.

  - Прохор... Ты не почитаешь ли нынче? - робко спросила она, поймав его в проходе.

  - Почитаю, кума, отчего бы не почитать...

* * *

  Марья вдруг заметила, что сидит она, крепко стиснув в руке фотография сына, в кресле около двери, в зале. За окошками уже темнело. Перед гробом сидел Прохор, задумчиво глядя в лицо мёртвому. Марья с удивлением заметила, что никого больше нет. И действительно, она стала вспоминать: племянник (тот, со сморщенным лицом) поехал к себе в город, закупать всё к завтрашнему, племянница тоже, ей с детьми некого оставить... Кума Нинка собиралась остаться, но еёный Колька так успел нализаться, что пришлось отводить его домой.

  - Одна... одна... Одну ты меня оставил. - сказала она сыну на фотографии и слёзы снова покатились из её глаз, - Зачем ты ушёл, сынок мой? На кого меня оставил? Боже мой, за что мне такое, за что? Умер, умер, кровиночка...

  - Прекрати, кума, не гневи Бога! - негодующе крикнул Прохор, вскочив.

  Марья испуганно притихла.

  - Умер! Что делать? Терпи! Креста на тебе нет! - и прогромыхав мимо неё, вышел, хлопнув дверью.

  Как ни странно, это подействовало на Марью успокаивающе. Глядя за окно, она невольно стала вспоминать всё, что знала о Прохоре. Не специально - просто мысли сами как-то потекли, цепляясь одна за другую и вызывая всё новые и новые...

* * *

  Дом Прохора стоял даже не просто на краю деревни, а прямо на отшибе. Говорили (Марья сама была не здешняя), что до войны он с родителями там и жил. А как война началась, и немцы вступили в деревню, среди прочих расстреляли родителей его. Убежал он тогда куда-то и вернулся только через семь лет - уже с женой. Поначалу всё хорошо у него шло - вступил в колхоз, починил чудом не сгоревший со всеми отцовский дом, двое детей народилось...