Сержант Каро - Мкртич Саркисян

Доктор взглянул на женщину и понял свою оплошность. «Красивая женщина, — подумал он, — глядишь, ее присутствие и впрямь может помочь скорейшему выздоровлению лейтенанта. Пусть едет, выхаживает, да и подежурит — нашим там работы и без того хватает…»

— Поехали, красавица, садись.

— Спасибо, голубчик!..

— Ну! Ну! — заметил он довольно сдержанно. — Сказано — без лирики.

Машина взревела и скрылась в молочно-синеватом мареве. Короткий осенний день отступал.

Утром патруль подал сигнал тревоги. Один из взводов был поднят в ружье и занял новую позицию. Десятка полтора женщин, гоня перед собой стадо коров, наседали на часовых, прося выпустить их из села.

— Не могу! — отвечал им старший наряда. — Вертайте назад…

— Да можете, можете! — улыбнулась одна из них.

— Нет, ты только посмотри! — осаждала Минаса молодая женщина с зеленоватыми глазами. — Да из-за меня немецкий генерал сразу двух офицеров застрелил. Я, правда, и его прогнала, но тебе, чернявый, жизни не пожалею.

— Гурген, нет, ты видишь, как она меня подкупить хочет? Не дать ли ей по морде, а?..

— Оставь ее, не для того тебя сюда поставили…

— Да чтоб тебе неладно было! — Он обернулся к женщине: — Кру-оом, ша-ом марш!..

По всему было видно, что Минаса оскорбили липкие приставания женщины. Он старался не смотреть на эту орущую бабу, не вступал в разговор. От волнения начал корить на родном языке:

— Сестрица, да ты подумала, чем все это может кончиться? Вас ведь расстрелять могут…

Бойцы никогда раньше не оказывались в столь неловком положении и не знали, как себя вести.

Вокруг них росла толпа любопытных. Обозленные крестьянки не щадили даже самых молоденьких.

— Ну, вы, порядочные, языки попридержите…

— Да вы сами не из монастыря небось. Нечего на нас лясы точить…

Минас и Пурген переглянулись.

— Береженого бог бережет, Гурген, — сказал товарищу Минас.

— Что ты говоришь, Минас?

— Говорю, хорошо еще, что Гитлер против нас баб не послал. Не то пришлось бы туговато.

Гурген рассмеялся. Минас, этот великий человек по части выдумок, удивленно взирал на взъерошенных баб и не знал, что делать.

— Что за насилие, мы не арестантки какие-нибудь, понимаете? — свирепели те.

— Село не тюрьма, айда обратно! — цыкнул на них старший наряда.

— Что ты на него рот разинула, пройди — и все тут!

Женщины напирали. Часовые загородили дорогу, но остановить их было невозможно.

Вот тогда и подал старший наряда сигнал тревоги. Подоспевший взвод стеной вырос на пути беглянок.

— А ну, осади назад! Кому говорю! — крикнул командир взвода.

Поднялся невообразимый гвалт. Женщины и не думали отступать: ругались, угрожали. Чуть погодя к месту происшествия подоспели политрук и начштаба.

— Послушайте, вы! Помолчите! — начал начштаба и добавил тихо: — Кто такие?

— А вам какое дело? — выступила одна. — Мы жены своих мужей, понятно?

— А кто они, ваши мужья?

— Отлично знаете кто! — не сдержалась другая. — Это вы их пристрелили у школы как собак…

— Так, понятно, — сказал начштаба, — а куда путь держите?

— Мир велик, — шагнула вперед третья, — и нам место найдется…

— Точнее…

— Ты что, исповедник? — криво ухмыльнулась Лусиняну говорившая. — Пойдем куда глаза глядят.

Глаза Авагяна под очками закипели злостью.

— Постыдились бы, сраму на вас нет…

— Нам только тебя не хватало, старая перечница!

— А куда скот гоните? Коровы-то ваши?

— Наши, наши.

Они вновь попытались прорвать заслон.

— Дорогу!

Начштаба повернулся к взводу.

— Всех повернуть обратно. Кто будет противиться — вязать.

Женщины, конвоируемые бойцами, побрели, в село.

— Куда их? — спросил комвзвода.

— Откуда пришли! И присмотри за ними, — сказал начштаба.

Жители села провожали эту процессию презрительными репликами:

— Судить их надо, бесстыжих тварей…

— Все село объели…

— Обобрали дочиста…

Завен отыскал глазами Катю, стоявшую на пороге своей хаты. Равнодушным взглядом провожала она необычное шествие. Смотрела и будто не видела. Ее взгляд кого-то искал. Скользнул по бабам, по конвойным, на миг задержался на Завене. И заскользил дальше. Катя не видела. Никого не видела.

Завен пытался перехватить ее взгляд — не удалось. Взгляд Кати не сдавался. Не сдавался и Завен.

Наконец их глаза встретились. Его глаза полыхнули огнем и уже цепко держали Катю.

«Этот армянин смотрит, как ножом режет», — узнала она ночного гостя.

— Здравствуй, Катя!

— А, здравствуй, солдатик! Куда ведете?..

— Да никуда, Катя, — сказал он, — просто это дурные женщины.

— И ни в чем они не виноваты. Зря вы их арестовали, солдат. Вот вы войну арестуйте, Гитлера, а их что?.. Это враг бил, истязал, насиловал — вытравил из них человека. — Помолчав, она продолжала: — Думаешь, они хотели предавать родину и служить врагу? В первый раз руки чуть не наложили на себя, убивались, а со временем стали равнодушны ко всему. Не надо тревожить лихую беду в человеке. Да ладно, иди уж, сторожи своих арестанток.

— Вы-то от них по крайней мере отличаетесь…

— Всего лишь тем, что они оценили свое тело, а в остальном мы схожи, и всего больше — нашей искалеченной жизнью и ограбленной честью. Иди!

6

Ваан выздоравливал. Врачи помогли, и могучий организм сопротивлялся. Валя заполняла собой его одиночество и бессонные ночи.

Ногу оперировали дважды. Хирург читал в глазах Ваана вопрос:

«Есть надежда?»

— «Надежда юношей питает…» — продекламировал врач.

Лицо Ваана тронула бесцветная улыбка: немая благодарность.

— Какое еще тут спасибо! — остановил его хирург. — Заладили, спасибо да спасибо!.. Это моя работа, мой долг.

Ваан покачал головой. Ну и невыносимый характер у старика: застонешь — начинает подтрунивать, позовешь на помощь — брови хмурит, поблагодаришь — сухо оборвет. А ведь сам хороший, заботливый, и рука у него легкая.

Валя не сводила глаз с Ваана. Пока состояние его было тяжелым, она использовала возможность быть ему в утешение. А сейчас?.. И подойти трудно, и слов не подберешь.

Вся рота любила, даже почитала его. И эта женщина, считавшая Ваана своим спасителем, посвятила себя ему. Посвятила, в первую минуту еще не осознав, с каким огнем играла.

Вначале Ваан не обращал внимания на ее игру. Он всегда помнил ее кратковременно-бурное прошлое.

Как-то, улучив момент, Валя прошла в штаб и стала перед ним. Ваан весь напружинился. «Вот ты какая!»

— Чего тебе, Валя? — спросил он с напускной небрежностью.

— Не знаю, командир, не знаю…

— Да говори уж, — открыто улыбнулся Ваан.

В ее глазах вспыхнули сумасшедшие огоньки, и вместе с тем играли в них чистые, нетронутые сполохи света. Женщиной правила не страсть.

— Командир, видела я мужчин. Они просили, клянчили, ползали у моих ног — вы совсем другой!..

— Валя, чтоб я тебя в платье больше не видел, ясно?

— Ясно, товарищ командир! Хотите оградить себя? Задушить меня в грубой робе?

— Да нельзя, черт знает что такое!..

— Я люблю вас, командир! Люблю. Мне трудно признаться в этом даже самой себе, но это так…

В горле у Ваана пересохло. Слова так и пристали к небу. В тайниках души он бережно хранил воспоминания о своем первом чувстве, которое с последним выстрелом войны должно было заполнить все его существо, всю душу. Он умел держать слово.

«Что же будет с Валей? Любовь не преступление. Но ласковое обращение может укрепить ее в ложной мысли. Что ей возразить?..»

— Иди, Валя, — сказал он, — иди, и подумай, и взвесь свои слова. Так ведь сразу не любят!..

— Уйду, командир, уйду, только зря вы меня корите. — Вале удалось не разреветься, но она надулась, как маленькая девочка. — А форму немецкую я на себя не напялю…

— Так не пойдет! — вскипел Чобанян. — Чтоб завтра же была в форме и со знаками различия! В порядке исключения разрешаю носить только блузу. На сапогах и военных брюках не настаиваю.

— Слушаюсь! — Валя вышла, и по звуку шагов Ваан определил, что идет она пританцовывая.

Будни размалывались в жерновах бурь и вьюг. Уже многие в роте знали, что неравнодушна она к командиру. При упоминании его имени щеки ее вспыхивали румянцем. И еще знали, что командир из неподдающихся.

— Да, нашла коса на камень…

— Милашка, — причмокнул губами кто-то из ребят, — уж больно хороша! Хотя бы разок ранило, что ли, через ее руки пройти…

— И заработал бы другую рану — в сердце. Как бы ее лечил?

Валя полюбила армянских бойцов. На редкость мягкие, проникновенные глаза у них. В них целый мир. Мыслящие и грустные, тоскующие и любящие, страшные в минуты гнева и ярости. Они смотрели на нее благоговейно, как в картинной галерее взирают на образ богоматери. Незавоеванная красавица внушает мужчине почтение. Валя ощущала на себе тепло истосковавшихся по женской ласке взглядов. Тоска!.. Бездомная, годами странствующая тоска. Но никогда не вырастала она в безудержную страсть и не доставляла хлопот ей, живущей и без того беспокойной жизнью.