Машина и винтики. История формирования советского человека - Михаил Геллер

Лингвисты исходят из несомненного для них факта: «Наиболее значительной областью современной прозы являются произведения социально-политические. Наиболее крупной, мировой величиной в современной социально-политической литературе был Ленин». Ленин изучается, как величайший писатель времени. Через пять лет новый Вождь совершенно естественно оденет на себя корону величайшего писателя — эта корона станет аксессуаром генерального секретаря. Произойдет, как я вспоминал, сакрализация слова Вождя.

В речи Ленина лингвисты обнаруживают основные приемы, технику «сакрального слова», которое — с помощью этой техники — превращается в «откровение», в голос с Синая.

Важнейшую роль в языке Ленина играет слово, смысловое значение отдельного слова. «Спор Ленина со своими противниками, будут ли то его враги или товарищи по партии, начинается обычно со спора „о словах“ — утверждения, что слова изменились». Ленин «снижает революционную фразу», борется с «революционной фразой», с «большими словами», с «гладкими словами». Правильно подметив эту тенденцию стиля Ленина — разоблачение «революционных» слов, фраз, лозунгов — лингвисты восприняли ее, как явление положительное, как стремление освободить язык от фразы, от гладких, «больших» слов. Трудно упрекать за это лингвистов, не знавших, что произойдет дальше. Судьба ленинской модели языка свидетельствует, что борьба Ленина носила характер расчистки поля, ликвидации противника — слов с определенным, исторически сложившимся значением. Ленин разоблачает слова: «Свобода», «Равенство», «Народ». Он, например, пишет: «Поменьше болтовни о „трудовой демократии“, о „свободе, равенстве, братстве“, о „народовластии“ и тому подобное».

Все эти «гладкие слова», входившие в революционный словарь, начиная с Французской революции, Ленин высмеивает, разоблачает, изгоняет из речи. Он настаивает на своем праве придавать словам подлинное значение и отрицает за противниками право употреблять революционные слова без санкции Вождя.

Разоблачение «фразы», это — в действительности — замена ее другой, апробированной, лишение слова его имманентного значения, это первый элемент стиля Вождя, то, что лингвисты называют «разубеждающая речь Ленина». Второй элемент — «убеждающая речь». Ее главная особенность — превращение «общих положений… в лозунги, словесные директивы политического действия». Ленин стремится в своих словесных конструкциях «к формулам-лозунгам, имеющим тесное, конкретное, актуальное значение». Как выразился позднее Геббельс: мы говорим не для того, чтобы что-то сказать, но для того, чтобы получить определенный эффект.

Модель ленинской речи складывается из слова, значение которого определяет сам оратор. Слово это становится кирпичом конструкции, представляющей собой «формулу-лозунг». Ленин разрабатывает особую композицию, которая позволяет утверждать эту «формулу-лозунг» в сознании читателя и слушателя. Речь делится на абзацы: она становится убедительной, поскольку расчлененность создает впечатление последовательности. Затем, как важнейший элемент композиции, используется повторение. С помощью повторений строится квадрат, сосредотачивающий внимание, Оживающий поле возможностей, зажимающий мысль в тесное кольцо единственного выхода. Ленин, например, повторяет глагол во всех трех временах: «было, есть и будет», «отношения налаживаются, должны наладиться, будут налажены». Ленин, как правило, использует трехчастную формулу. В языковых формулах число три есть синоним «много». Недаром тремя точками обозначается «многоточие», недаром в сказках все совершается на третий раз. Используя синтаксическую символику, Ленин создает иллюзию словесной полноты. Повторения звучат, как вывод. Слушатель и читатель лишаются возможности выбора — им дано решение, дан ответ: единственный, ибо правильный, правильный, ибо единственный.

Отмеченная Б. Томашевским безглагольность, субстантивизация глагола придает конструкциям Ленина модальность приказа. Так создается законченная модель языка советского вождя: слово, лишенное имманентного смысла; составленный из подобных слов лозунг; изложенный в композиции, которая навязывает эту формулу-лозунг, как единственный ответ-решение-приказ.

Исследование политической речи Ленина появилось в журнале «левого фронта искусств» («ЛЕФ») не случайно. Футуристы, последователи «формального метода», считавшие себя естественными представителями революции в искусстве, взяли на себя задачу формулировки законов нового языка,

Для них ясно: «Революция выдвинула практические задачи — воздействия на психику массы, организации воли класса». Революция ставит цель: выковать нового человека. Футуристы дают средство: «Искусство… является одним из острейших классовых орудий воздействия на психику». Они ставят перед собой программу максимум — осуществить «сознательную реорганизацию языка применительно новым формам бытия», бороться за «эмоциональный тренаж психики производителя-потребителя». Развивая эти мысли, изложенные теоретиком футуризма Сергеем Третьяковым, лингвист Григорий Винокур представил основные черты понятия ранее неизвестного — языковой политики. «Языковая политика, — определяет Винокур, — есть ни что иное, как основанное на точном, научном понимании дела. вмешательство социальной воли в структуру и развитие языка, являющегося объектом этой политики».

Вмешательство начинается в области фразеологии, то есть в области лексики, словаря. «Именно на словаре легче всего осуществлять социальное воздействие на язык, — пишет Винокур. — Куда легче, к примеру, заменить одно слово другим, чем дать новую форму падежу». Он резюмирует свою мысль: «рационализация фразеологии есть первая проблема языковой политики». Для Винокура «рационализация фразеологии» означала «ее омоложение», т. е. обновление лозунгов, фиксированных формул, терминов.

И здесь обнаруживается поразительная наивность талантливого лингвиста, отражавшая поразительную политическую наивность футуристов, представителей «левого искусства». Они говорили о необходимости воздействовать на психику человека с помощью языка, они предлагали технику. Но оказалось, что они не понимали системы, которая создавалась, характера правящей партии. Винокур констатирует: «Фразеология революции оправдала себя. Вне этой фразеологии нельзя было мыслить революционно или о революции». Это очень правильное и важное наблюдение: без революционных лозунгов, без революционного словаря не были бы возможны ни изменения образа мысли масс, ни сама революция. Удачная фразеология во многом определила удачу революции: были найдены «нужные слова… переход от восприятия которых к действию не осложнялся никакими побочными ассоциациями: прочел и действуй!» Это отличное определение лозунга: слово, которое не осложняется побочными ассоциациями, и требует перехода к действию. Например, самый знаменитый лозунг революции: Грабь награбленное! В удачном лозунге сочетались: «простое как мычание» содержание и форма, характеризующаяся «восклицательной интонацией, монотонной, но упорной мелодикой».

Прошла революция, закончилась гражданская война. Коммунистическая партия продолжает использовать испытанную технику. В 1923 г. «Правда» писала: «В каждый данный момент наша пресса с особой яркостью выдвигает основные лозунги, узловые пункты, ударные точки и бьет в них настойчиво, упорно, систематически — «надоедливо», говорят чаши враги. Да, наши книжки, газеты, листовки «вбивают» в головы масс немногие, но основные «узловые» формулы и лозунги». Автор статьи настаивает на словах: пресса «бьет», «вбивает» в «головы масс» узловые лозунги и формулы. «Настоящая коммунистическая статья, — продолжает „Правда“, — не только газетная, но и журнальная, не только агитационная, но и научная — отличается исключительной ясностью, четкостью стиля. Она резка и груба, элементарна и вульгарна, — говорят наши враги. Она правдива, искренна, смела, откровенна, беспощадна…»

Для Г. Винокура этот стиль был хорош в период революции, теперь, говорит лингвист, необходимо «омолодить нашу фразеологию». Он предлагает ввести новые слова, живые, человеческие, разбить штампы. Винокур приводит примеры лозунгов-штампов: «Долой империализм! Да здравствует победа индийских рабочих и крестьян! Да здравствует международная солидарность рабочего класса! Да здравствует рабочий класс России и его передовой авангард — Российская Коммунистическая Партия!» И делает вывод: «Ведь это все сплошь „заумный язык“, набор звучаний, которые настолько привычны для нашего стилистического уха, что как-нибудь реагировать на эти призывы представляется совершенно невозможным… За этими высокопарными словами не скрывается никакой реальной мысли, никакого реального чувства».