Святой дьявол: Распутин и женщины - Рене Фюлёп-Миллер

Если старец не присутствовал лично, можно было спокойно обращаться к Симановичу или к Добровольскому, они также беззастенчиво принимали взятки и дорогие подарки и в их распоряжении был достаточный запас подписанных Распутиным рекомендательных писем.

Григорий Ефимович разрешал своим секретарям частенько от своего имени заключать прибыльные сделки и класть в собственный карман комиссионные. Особой благосклонностью пользовался Симанович, и Распутин редко отказывал ему в просьбе, ведь их дружба началась еще в те давние времена, когда Распутин был странствующим паломником.

Тогда, в 1900 году, на вокзале в Казани Григорий Ефимович впервые познакомился с ювелиром Симановичем. Это знакомство укрепилось во время второй встречи в Киеве, где у Симановича был еще один маленький ювелирный магазин.

Симанович был родом из бедной семьи, в маленьком южном городке он изучил ювелирное ремесло и рано начал ссужать под большие проценты свои сбережения. Симанович с трудом перебивался, пока не началась русско-японская война, которая открыла для него другие возможности. С чемоданом, полным игральных карт, он отправился в места сражений и открыл там передвижной игорный дом. Так как он, естественно, освоил все тонкости жульнической игры, то вернулся из Маньчжурии богатым человеком, чтобы продолжить и на европейской территории России не только прежнюю торговлю ювелирными изделиями, но и ростовщичество, и игорный бизнес.

Как ростовщик он стал совершенно незаменим для молодежи из аристократических семей Петербурга и Москвы. В столице Симанович возобновил дружеские связи с Распутиным, потому что вскоре увидел, каким ценным для его собственного дела может стать влияние старца. Кроме того, он остро нуждался в сильном защитнике, так как полиция знала о его сомнительных предприятиях и неоднократно собиралась выслать из столицы, но в качестве секретаря Распутина Симанович был защищен от этой опасности.

Григорий Ефимович ценил Симановича не только за его деловые качества, он любил его как человека, и так получилось, что бывший ювелир начал оказывать на старца сильное собственное влияние. Этим он пользовался не только для своих сделок, но и для защиты интересов евреев, с помощью Распутина добивался отмены ряда пунктов законодательства, притеснявших евреев. О сильной любви отца Григория, русского крестьянина, сектанта и проповедника «нового Евангелия» к необразованному и незаметному еврею Симановичу, лучше всего свидетельствует то, что он подарил ему свою фотографию с дарственной надписью: «Лучшему из всех евреев».

Возможно, именно необразованность и предприимчивость Симановича прежде всего объединяли Симановича и Распутина. Ему не надо было стесняться Симановича и что-то изображать, с ним он мог быть откровенным без притворства.

Григорий Ефимович настолько привык к общению со своим первым секретарем, что советовался с ним по очень важным государственным вопросам и даже взял с собой однажды этого маленького ростовщика-еврея в Царское Село. Сын Симановича с гордостью рассказывал соседям об этом историческом дне:

— Папу вместе с Григорием Ефимовичем вызвали в Царское Село, чтобы там посоветоваться по поводу открытия Думы!

Кроме Манасевича-Мануйлова, Симановича и Добровольского в квартире Распутина ежедневно можно было встретить еще одну странную личность, некоего Михаила Отсуру-Скорского. Он почти всегда сопровождал Распутина в его поездках к женщинам, в увеселительные заведения и в другие подобные места. В ожидании, когда придет время выполнять свои обязанности адъютанта, Скорский постоянно находился в квартире старца, ничем не занимаясь.

Рекомендованный Распутину Манасевичем-Мануйловым, Скорский так же, как и сам коллежский асессор, как Симанович, Добровольский и все остальные верные люди, состоял и на службе у полиции, ухитряясь при этом быть преданным слугой Распутина. Ему и его покровителю Мануйлову, благодаря связям с охранкой, удалось даже уберечь старца от некоторых неприятностей и опасностей. Однажды министр Хвостов и его помощник Белецкий решили заманить Григория Ефимовича в ловушку, где бы его избили, чтобы потом в последний момент освободить и предстать якобы спасителями из беды. Для этой цели Скорский, чья квартира находилась напротив дома Распутина, должен был пригласить святого отца на вечеринку, а по пути домой пьяного передать переодетым полицейским.

Хотя Скорский взялся за возложенную на него задачу и принял за это большую денежную сумму, он немедленно известил Распутина о заговоре. Все трое — старец, Мануйлов и Скорский — в хорошем настроении остались в квартире Распутина и во время веселой пирушки с женщинами и вином наблюдали, ухмыляясь, как Хвостов и Белецкий вместе со «спасителями», как было договорено, появились перед домом Скорского и потом, не солоно хлебавши, вне себя от ярости вынуждены были уйти.

Часто днем во время приема открывалась дверь и входил секретарь митрополита Питирима — Осипенко, чтобы засвидетельствовать старцу свое почтение. Владыка Питирим по возможности избегал открытых встреч с Распутиным, так как боялся вызвать недовольство и неприятности из-за общения с ненавистным в церковных кругах старцем. Вместо себя он регулярно посылал своего секретаря Осипенко, который со временем так привык к этому, что постепенно его движения и речь приобрели некоторый оттенок достоинства. Возложенные на Осипенко чуждые ему обязанности подействовали так, что он вел себя, будто сам был митрополитом. Начальник полиции Белецкий к своему глубокому сожалению испытал это на себе: когда за триста рублей он попытался подкупить Осипенко, тот, исполненный достоинства, взял деньги и больше никогда не вспоминал об этом.

Медленно расходились из приемной гости. Группами и поодиночке маклеры и дельцы выходили из рабочего кабинета, продолжая споры, держа под мышкой портфели. Секретари, адъютанты разбирали пальто, шубы, шляпы, хватали папки и прощались.

Между тем, в столовой ученицы трогательно и торжественно прощались со святым отцом, которого они вновь увидят лишь на следующее утро. Он их всех обнимал, целовал в губы и раздавал маленькие черные сухарики, которые дамы аккуратно заворачивали в шелковые платки и тщательно прятали. Некоторые тихо шептались с Дуней и просили дать им постирать грязное белье Распутина. Та исчезла и вскоре возвратилась с пакетами грязного белья, которое раздала некоторым ученицам. Затем все попрощались и ушли по черной лестнице.

Остались только женщины, постоянно жившие в квартире старца, а также одна ученица, княжна, которой сегодня выпала честь длинными тонкими пальцами очистить для святого отца копченую рыбу. Во время этого занятия она влюбленно и нежно смотрела на Григория Ефимовича и просила сделать мужа министром. Старец с аппетитом уничтожил рыбу, выпил несколько стаканчиков мадеры, улыбнулся хорошенькой княжне и уклончиво сказал:

— Ну, да, да, уж он станет им, моя душенька!

Снова зазвонил телефон. Дуня подошла к аппарату, обычным нелюбезным тоном спросила, кто говорит, затем поспешила к Распутину и угрюмо заявила:

— Какая-то незнакомка!

Старец заинтересованно подошел к телефону; в комнату доносились обрывки разговора:

— Ну, кто там? Я слушаю!.. Это я, кто говорит? Незнакомка?.. Молодая дама?.. И от кого ты звонишь?.. — Его голос отчетливо выдавал все более нарастающий интерес, тон становился любезнее: — Знаешь что, приходи прямо сейчас, хочешь?.. Но тебе надо поторопиться, потому что я скоро еду в Царское Село!.. А как ты выглядишь? Ты хорошенькая?.. Только приходи сейчас, милая душечка, я жду тебя!

Спустя некоторое время раздался звонок в дверь и вошла хорошенькая молодая девушка. Она лишь недавно приехала в Петербург из провинции, у себя на родине познакомилась с сектантами и уже там наслушалась разных рассказов о чудесном старце.

В столице ей рассказали множество сплетен, и она решила отыскать этого странного человека, поговорить с ним, сама во всем разобраться. Сразу же после телефонного разговора она поспешила сюда и теперь, пройдя контроль недоверчивой Дуни, ждала, примет ли ее Григорий Ефимович.

И тут в столовой появился он сам, с приветливой улыбкой подошел к гостье. Она назвала свое имя, Вера Александровна Жуковская, и робко добавила, что это она звонила ему полчаса назад.

— И о чем ты хочешь со мной говорить? — спросил Григорий Ефимович.

— О жизни вообще, — ответила она неопределенно, потому что в тот момент сама точно не знала, о чем, собственно, собиралась говорить с ним. Распутин задержал ее руку в своих ладонях, повернулся к двери и позвал Дуню. Когда служанка появилась, он, указывая на Веру Александровну, вполголоса сказал:

— Отведи ее в мою комнату!

Глава десятая

«Святилище»

«Я последовала за горничной в правую дверь, — рассказывает Вера Александровна Жуковская, — и попала в узкий длинный кабинет с одним окном. Затем Дуня удалилась и осторожно закрыла за собой дверь.