Леонардо да Винчи - Софи Шово

«Святой Иоанн Креститель», представляясь ангелом, ведет себя как вульгарное создание. Гомосексуалист представляется трансвеститом, и его ангельское приветствие сразу же превращается в нечто непристойное, наподобие жеста, которым проститутка заманивает клиента. В результате же улетучивается даже малейшая ассоциация с Девой Марией. Тем более что у этого воплощенного ангела впавшие глаза, нездоровый вид, порочный или больной или же то и другое сразу. Невольно возникает ассоциация с будущими жертвами СПИДа. Эти андрогины Леонардо, красивые молодые люди с женскими чертами в облике, не опускают глаз, смотрят какими-то победителями, триумфаторами, коим бессильно противится благо. Эта чарующая улыбка позволяет предполагать некую любовную тайну.

Те же ассоциации возникают, когда всматриваешься в «Леду», как в первой, так и во второй версии, — и в обнаженную, и в одетую. То же самое касается и «Святой Анны». Все образы, представленные в последних произведениях Леонардо, служат квинтэссенцией чувственности и вместе с тем духовности, как будто автор сумел схватить и живописно передать самое редкое в мужчине и самое ценное в женщине. Порок и святость в неразрывном переплетении…

Настал час горестных сожалений, до времени таившихся во мраке. Молодость, сила и красота, что с ними сталось? Стоило ли так утруждать себя поисками разгадки секретов небес? Сморщенный, как старый распутник, уже лысый[53] и без зубов, раньше времени состарившийся, конечности, деформированные подагрой, правая рука, которой прежде он укрощал самых ретивых коней, парализована. И это называется жизнью?! Глухое беспокойство, потайное отчаяние, в молодости побудившие его написать «Святого Иеронима», теперь еще настойчивее преследуют его. Всю свою жизнь искал он способа открывать изнутри тюремную дверь. И не раз чудилось ему, что нашел. Вечное упоение свободой! И вот теперь всё кончено…

Ему исполнилось шестьдесят пять лет, затем шестьдесят шесть, шестьдесят семь… И вдруг этот человек, который всегда, в любом возрасте казался прекрасным, предстал более чем семидесятилетним немощным старцем. По всеобщему мнению, он выглядел лет на десять старше своих лет. И сам он чувствовал себя стариком, уставшим от жизни, на которого навевает скуку внезапно обретенное благосостояние, избавляющее от беспрестанной погони за деньгами. Необходимость более не подстегивает его амбиций, и он теряет интерес ко всему. Чем заняться? Приводить в порядок свои записные книжки? Этим он и занялся с помощью Мельци. Угождать малейшим желаниям короля? Теперь он может лишь давать указания помощникам и исполнителям. Его удручало гнетущее сознание того, что он не успел сделать и четверти задуманного, и теперь уже не сделает, ибо силы покидают его. Слишком поздно! Настал день, когда уже всё слишком поздно.

С каждым днем всё больше и больше съедает его коварная печаль. Синева неба и яркая красота окружающих пейзажей более не радуют его. Он всецело поглощен болезненным состоянием, в котором перемешались паралич, усталость и досада. И безутешное огорчение от утраты Салаи? Вот уже Леонардо не садится на лошадь, потом отказывается от прогулок, вообще не выходит из дома… Он превращается в того таинственного старика, автопортрет которого, написанный сангиной, хранится в Турине. Смерть приближается, но, как порой бывает, неспешными шагами.

Отныне он — герой, звезда, первый среди великих! Если верить расхожим представлениям, то Леонардо стал тем, кем хотел стать, и достиг всего, чего хотел достичь. Но чего бы он ни совершил в своей жизни, объектом почитания сейчас является не реально существовавший человек, а легенда о нем. Признание и почести пришли к нему одновременно. И не где-то еще, а во Франции — стране, питающей столь неодолимое влечение к Италии. Всё, что приходит из-за Альп, во Франции встречается с интересом и становится модным — произведения искусства, сады и многое другое. При Французском дворе, во дворцах и мастерских работало множество итальянцев, и это давало Леонардо возможность насладиться звуками родной речи. А кроме того, поскольку он стал своего рода историческим памятником, многие из его соотечественников специально приезжали, чтобы повидать его.

Леонардо, которому всегда претила узость местного патриотизма, неожиданно для себя открыл, что у него есть родина. Во Франции погруженный в стихию непонятной для него речи, оказавшись в непривычном для него климате с его туманами и изморосью, он вдруг почувствовал себя итальянцем. Он не всегда любил свою страну, но оставался ее сыном. Теперь, чувствуя себя стариком, он рад был видеть людей, прибывающих из страны, в которой прошла его молодость. Огромное удовольствие испытывал он оттого, что говорил с ними на родном языке, равно как и от итальянских песен, которые исполняли молодые люди.

Все, кто посещал Леонардо, больного паралитика, удивлялись ясности его ума и простоте обращения. Кроме того, все отмечали неизменную любезность, с какой он принимал гостей.

О визите кардинала Арагонского, который специально сделал крюк, дабы навестить Леонардо да Винчи, после того как засвидетельствовал свое почтение императору Карлу V, рассказывает его секретарь Антонио де Беатис:

«Он показал нам три картины: портрет флорентийской дамы, написанный по заказу покойного Джулиано Великолепного, святого Иоанна Крестителя, а также Мадонны с младенцем, сидящей на коленях у святой Анны. Все три картины отличаются редким совершенством. Правда, ввиду паралича его правой руки не приходится более ждать новых его шедевров… Он получил от короля Франции кров и стол, а также тысячу экю в год пенсиона и триста на содержание своих помощников».[54]

Это сообщение о Леонардо во время его пребывания в Клу вновь заставляет вспомнить о тайне трех картин. Картины, весьма приблизительное описание которых здесь приводится, те ли самые, которые сейчас можно видеть в Лувре?

Всегда была неясность относительно заказчика (или заказчиков) «Джоконды» и того, сколько «Джоконд» существовало. В XVII веке сообщалось об одной картине под названием «Джоконда» и другой, которую называли «Мона Лиза»: на первой позирует одетая женщина, на другой — обнаженная на темном фоне; одна написана по заказу купца Джокондо, супруга Лизы, другая — по заказу Джулиано Медичи, и на ней изображена его любовница. А была будто бы и еще одна «Джоконда», на которой изображен Салаи в женском обличье… Сказанного достаточно, чтобы понять, сколь запутанна история этой картины, окутанная завесой тайны с самого начала и до наших дней… Известно также, что Салаи продал с полдюжины «Джоконд», которые собственноручно изготовил и без зазрения совести подписал именем Леонардо да Винчи. Вплоть до конца XVII века в обороте находилось множество «Джоконд», написанных в довольно слащавой манере.