Время не ждёт - Ваграм Апресян

Он снимал по нескольку слепков с каждого резца на разных стадиях износа лезвия. Специальный пластический материал воспроизводил с микроскопической точностью изменившиеся углы лезвия, его деформацию, его «историю болезни». Изобретатель подвергал полученный материал тщательному анализу, писал свои заключения и посылал их вместе со слепками Георгию Петровичу.

Изучая слепки резцов и корреспонденции своего шефа, Карский и Маслов изготовляли и высылали очередную серию резцов. Но, увы, результат испытаний «оказывался пока тот же, менялись лишь степень и характер нарушения угла резания. Лезвие с углом в 82 градуса через две-три минуты заострялось иногда до 60 градусов и в этом не было бы большой беды, если бы при дальнейшей работе угол не уменьшался. На различных резцах градусы угла заострения падали до 35 и даже до 30, вследствие чего режущая кромка лопалась даже при небольших нагрузках.

Демонстрационный склад Оргаметалла находился на углу Орликова переулка и Каланчевской улицы, а жил Игнатьев на Новокузнецкой в доме своего друга Шведчикова, находившегося на работе за границей. Домой Александр Михайлович возвращался поздно вечером по тесной и шумной Мясницкой, пересекая Красную площадь, мимо мавзолея Ленина. И не раз при взгляде на усыпальницу великого вождя в Игнатьева возникало щемящее чувство тревоги, неудовлетворенности собой и жгучего стыда за свои неудачи. Он вспоминал слова, сказанные о нем Ильичем: «Нужно, чтобы он ничем иным не занимался». Это пожелание вождя Игнатьев, как ему казалось, пока не оправдал делами, а в будущем, возможно, тоже, кроме неудач, ничего не будет. Временами ему было очень горько, солоно на душе, но тем не менее он никогда не приходил в бездеятельное уныние, никогда ни на минуту не переставал трудиться.

При испытании последней серии резцов Александр Михайлович потерпел жестокий провал. Технические комиссии нескольких заводов прислали акты, в которых отмечали непригодность резцов для промышленного применения, жаловались, что, несмотря на многослойность резцов, зоны твердостей их лезвий не отличаются друг от друга. В газете «Экономическая жизнь» появилась статья, резко критикующая «нежизненную идею» Игнатьева. В Главметалле прозрачно намекали на то, что он, мол, совсем забросил работу консультанта Металлоимпорта. Только в письмах Горького он находил утешение, черпал в них новые силы.

Кому не знакомо гнетущее чувство надвигающегося крушения больших планов и надежд, ставших единственной и основной целью жизни. Именно с таким чувством, опустив голову, медленно шел Игнатьев через Красную площадь, мимо «Василия Блаженного». Больше всего его томил стыд за то, что он оказался не в состоянии довести до практических результатов решенное теоретически.

Изобретатель не представлял себе, как он станет свертывать лабораторию, как будет смотреть в глаза знакомым, друзьям, Горькому, что скажет людям о своем скандальном творческом провале? Мысль об этом приводила его в ужас.

Дома, на письменном столе, Игнатьев увидел конверт. Писал из Берлина Георгий Петрович. Он обрушивал на голову адресата поток дурных вестей. Вначале он жаловался на тяжелые условия работы, недостаточное внимание к себе со стороны Игнатьева, высказал обиду за резкую форму требований усилить эксперименты. Знает ли Александр Михайлович, что когда пишутся эти строки, Иван Иванович лежит под ножом хирурга в клинике, а сам он, Георгий Петрович, один-одинешенек вертится волчком среди не заинтересованных в успехе дела немецких рабочих.

«Главный инженер «Гефея», Шредер, начал сам конструировать лентосварочную машину по принципу «ток перпендикулярен давлению», — продолжал автор письма.— На столе у Шредера я видел чертежи, а также циркульную пилу с напайкой на зубья твердых пластинок. На мое заявление о том, что это есть прямое вторжение в область Игнатьева, Шредер ответил молчанием. Помните, Александр Михайлович, как я Вас предупреждал, говоря, что ему доверять нельзя, ибо он мошенник? Теперь, как видите, я оказался прав, о чем, конечно, весьма сожалею. Прежде я удивлялся, что «Гефей» честно хранит от воров секрет Вашей лентосварочной машины, а нынче я все понял. Зачем, спрашивается, разглашать «Гефею» тайну изобретения, если он сам хочет украсть его? Уверяю Вас, Александр Михайлович, что в случае успешной работы машины, «Гефей» присвоит ее и будет Вас душить.

С чувством горечи должен известить Вас и о проделках профессора Кюррена. Он галопом производит опыты по изготовлению многослойных ножей и бритв. Если Кюррен опередит Вас с этим делом, то придется затеять тяжбу, либо потерять приоритет. Фирма «Жиллет» в связи с опытами Кюррена забеспокоилась. Она производит два с половиной миллиона лезвий бритв в день и затоварилась лет на десять. Чтобы «обскакать». Кюррена, я начал изготовление пятислойных ножей по схеме медь — сталь — стеллит — сталь — медь. Договорился с шведским инженером Магнусоном о продаже нам наитончайших стальных лент для бритв. Он обещал ленты холодного проката в два микрона толщиной и выше. Начну опыты с бритвами, а то из-за этих злосчастных резцов прозеваем все на свете. Еще одна мерзость: «Гефей» привлек Берковича в качестве консультанта по вопросу изготовления лентосварочной машины. И что вы думаете? Сей «консультант» охаял Ваш метод электросварки, однако сам же провел опыты и заявил патент. Если ему выдадут патент, то придется опять же подать в суд. Мария Федоровна говорит, чтобы я не отвлекал Вас от дел, и хочет сама заняться защитой Ваших интересов. Шенфогель оказался честнее Берковича. Он просит Вашего разрешения на эксперименты по самозатачивающимся буровым коронкам. Как Вы на это смотрите? Важная штука — буровая коронка!

Должен огорчить Вас, Александр Михайлович, еще одной неприятностью, пожалуй, самой большой: деньги вышли все. Чтобы выдать рабочим зарплату, я попросил в долг у Марии Федоровны. Может быть, вы скажете что-нибудь утешительное? У нас же дела, как видите, архискверные.»

— Архискверные, архискверные, архи-скверные!— повторил Игнатьев вслух слово, характеризующее состояние всех его дел.

Вот и нужда в деньгах! Она настала раньше, чем он успел дать промышленности новый резец, новое лезвие... «На лезвии режущего инструмента — дивиденды машиностроительных заводов», — вспомнил изобретатель слова Шлезингера и горько улыбнулся, перефразируя слова: «На лезвии моего резца растаяли все мои капиталы, все имение Ахиярви с лугами, лесами, озером и особняком. Деньги! Без денег — ни шагу, ни одного опыта! Прежде сам отказался от государственных денег, теперь же, после всех неудач, провалов с резцами, неудобно про. сить у государства денег, да и не дадут ему ни копейки».

Так думал Игнатьев, теребя бородку и нахмурив брови. Вдруг он почувствовал в висках боль. Усиливаясь, •боль поползла ко лбу, затылку, охватила всю голову... Она мучила Игнатьева до самого рассвета.

В восемь часов утра Александр Михайлович ехал в трамвае на работу. Головная боль утихла, но он чувствовал себя разбитым физически и морально.: Зачем он ехал? Что он мог предпринять еще для спасения дела? Можно ли было надеяться, что испытываемый сегодня какой-нибудь пятисотый по счету резец поведет себя в работе так, как нужно изобретателю? Игнатьев не мог ответить. на эти вопросы, и чувство гнетущей безысходности все сильнее овладевало им.

Трамвай, скрежеща колесами, взбирался по мокрым рельсам на Красную площадь. Утром пошел теплый дождь, затем облака рассеялись, и над Москвой легла бирюзовая синева неба. Под лучами весеннего солнца обновились башни и зубчатые стены Кремля, весело заблестели зеленые крыши дворцов, вспыхнуло золото луковиц церквей, а над куполом кремлевского дворца высоко заполыхало алое полотнище. У входа в мавзолей неподвижно стояли часовые...

Вчера Александр Михайлович шел через Красную площадь и думал о Ленине, позавчера — тоже, сегодня едет тоже думает и завтра будет думать. Всегда каждый советский человек, едущий, идущий мимо мавзолея, думает о Ленине. В думах о Ленине советский человек обретает веру в себя, черпает силы для больших и трудных дел. Попав в трудное положение, он спрашивает: «А как бы поступил на моем месте Ильич?»

Горький рассказывал Игнатьеву, что Ленин ни разу не пожаловался на трудности даже в самые тяжелые минуты революции. Гражданская война, голод, тиф, холод, разруха, кольцо интервенции, сжимающее горло молодой республики, и взоры миллионов, с надеждой обращенных к Ленину. На страну нагрянули небывалые беды, борьбу против которых возглавлял Ильич, и ни на минуту не ослабевала в нем вера в победу!

Какими же микроскопическими показались Игнатьеву собственные беды! Ведь, если здраво рассудить, ничего страшного еще не произошло. И с чего это он так захандрил? Хорошо еще, что он ни с кем не успел поделиться своими мрачными мыслями. Ничего страшного! Путей и средств поправить дело еще много. Нет денег? Так можно придумать что-нибудь. Дело ведь стоящее. Недаром за границей столько хищников бросаются на патенты, значит, что-то в его патентах все же есть?