Фамильный оберег. Закат цвета фламинго - Ирина Мельникова

Девочке стало страшно. Мало того, что она полезла на Изылтах против обычаев своего рода, – ими она и раньше пренебрегала, но, вдобавок ко всем неприятностям, оказалась свидетелем тайного камлания. Одно успокаивало: шаман ее до сих пор не услышал и не увидел, несмотря на обилие ушей и глаз, нарисованных на перьях. Так, может, его проныры-тёси тоже ее не заметят?

Бырген вынес из шалаша пиалу с горячей водой – над ней поднимался пар, поднес ее Ирбеку. Шаман выудил один за другим из пиалы три черных ошметка, Айдына не разглядела, что это, и, медленно разжевав, съел. А затем обрызгал оставшейся водой бубен, колотушку, плеснул в огонь. И тут она поняла, что сделал Ирбек. Прав был Киркей, когда называл Ирбека черным шаманом. Только черные шаманы жуют мухоморы, чтобы встретиться со злыми духами. Именно тогда, когда хотят наслать порчу или мор на людей и животных, вызвать духов болезней, послать лесной или степной пал. Но что задумал Ирбек? Что его заставило обратиться к нечистой силе? Размышляя, Айдына не забывала следить за шаманом, но вот когда исчез Бырген, проглядела.

Пламя костра отнимало у ночи лишь крохотный клочок пространства. Темнота вокруг сгустилась настолько, что, казалось, ткни в нее ножом – и потечет черная кровь огромного безликого существа, поглотившего все вокруг. Совсем близко, почти над головой закричала ночная птица, и на кривую лиственницу, росшую возле шалаша, опустился крупный филин. В его круглых глазах отражалось пламя костра.

От страха у Айдыны зуб на зуб не попадал: первый дух пожаловал. Ишь, как головой крутит! Непременно сейчас увидит, кто там прячется в кустах. Но филин покрутил головой, покрутил, да снялся вдруг с ветки и полетел дальше по своим делам. Айдына вздохнула с облегчением и поцеловала нож, который на всякий случай вынула из-за голенища. Вероятно, филин просто испугался ее верного и надежного защитника.

Ирбек же не обратил на птицу никакого внимания. Задирая то правую, то левую ноги, он трижды обернулся против солнца, тем самым подтвердив подозрения Айдыны. Ирбек и впрямь вознамерился общаться с демонами Нижнего мира – злым и коварным Эрликом и его уродливыми подручными.

Но тут Ирбек сильно ударил в бубен, и Айдына замерла. А шаман, тихо и мерно стуча колотушкой, зачастил, зачастил, прерывая эти быстрые удары одним мощным. При этом он что-то злобно бормотал себе под нос, выкрикивая с каждым сильным ударом:

– Эйииир! Аляс-аляс!

Следом шаман прокричал кукушкой, потом раскаркался вороном, а его кружение вокруг костра все убыстрялось и убыстрялось. Перед глазами мелькали разноцветные ленты, нашитые на рубаху Ирбека, брякали бубенцы, глухо и угрожающе гудел бубен. Удары раздавались чаще, чаще, ритм их неуловимо менялся… Ирбек уже вопил не своим голосом: визжал нестерпимо, хрипел, выл, задрав голову вверх, или утробно рычал, склонившись почти до земли. Кружась вокруг костра, он то бросался резко из стороны в сторону, то приседал, то подскакивал, то размахивал колотушкой, как плетью, словно подгонял строптивого коня…

Айдына почувствовала, как комок подступил к горлу. Она едва не рыдала от страха, но из последних сил сдерживалась, опасаясь выдать себя. И вдруг будто черная птица пронеслась над костром, отсекая крыльями огонь. Всего на мгновение заволокло окрест густым мороком, а когда он растаял, Ирбек исчез. Вместо него вертелся вкруг костра темный вихрь, из глубин которого раздавался низкий грозный рокот. Так ворчит дальний гром или грохочет обвал в горах. Вспыхнули в небе зарницы, осветили поляну синеватым мерцающим светом. И в этом всполохе открылся ее взору ирбис – белый, с черными пятнами. Он лежал, вытянув передние лапы, на камне и не сводил взгляда с Айдыны.

Девочка схватилась за нож. Знала она, что трогать ирбиса нельзя. Не то что убивать, даже повышать голос не положено, иначе накликаешь беду на весь род. Но слишком уж пристально снежный барс наблюдал за ней, и кончик его хвоста угрожающе шевелился. А глаза у него… Никогда Айдына не видела таких глаз: круглых и пронзительно-голубых, точь-в точь как весеннее небо после долгой и студеной зимы.

Новый всполох ослепил ее, и она на мгновение зажмурилась. А когда открыла глаза, обнаружила, что ирбис исчез. А вместо него на зеленой поляне – удивительный конь. Шкура у него, как у барса – тоже белая, с черными пятнами. И непонятно, то ли стоит конь, то ли висит в воздухе. А на нем – молодой всадник. Волосы и борода золотом отливают и кольцами завиваются, совсем как шкурка молодого барашка. А глаза той же небесной голубизны, что у ирбиса. И одет всадник удивительно, в невиданные доселе одежды: кафтан на нем алый, будто вечерняя заря, а по нему серебряные звезды сверкают. Пояс шелковый, и сапоги необычно скроены. Улыбнулся ласково всадник, руку к Айдыне протянул. Она испуганно зажмурилась, но почувствовала, как его пальцы коснулись ее запястья. Мимолетное касание, словно порыв ветерка… А еще он что-то сказал, Айдына не поняла, что именно, но почувствовала, как разливается по телу тепло – приятное и завораживающее… Она задохнулась от непонятного, прежде не изведанного чувства, открыла глаза, но всадник уже исчез, даже следов не оставил…

Зато костер был на месте, и шалаш, и шаман. Огонь почти погас. Ирбек стоял возле него на коленях, опустив голову на грудь. Руки его безвольно повисли вдоль туловища, но все еще удерживали и бубен, и колотушку. Он медленно, не разжимая губ, тянул один звук: «Н-н-н-н», который перешел в бессвязное бормотание. Голова склонилась еще ниже, и шаман упал лицом вниз подле костра, закончив пение глубоким вздохом.

А в дымчатой глубине неба, над лиловыми и желтыми облаками, снова поднималось солнце, и проснувшаяся степь неторопливо умывалась его лучами, проливая их на тальники вдоль речки, на редкие березы в распадках, на каменистые сопки, на травы и росу. Теплый сухой ветер шершавым полотенцем проходил над умытым, свежим и нарядным простором.

Ирбек возле костра пошевелился, подложил колотушку под голову и захрапел. Айдына осторожно отступила в чащу. И вскоре, оседлав Когдея, направила коня к аалу, все еще не веря своему счастью. Ей таки удалось обхитрить злобных духов и остаться живой и невредимой. Одно беспокоило ее: странное видение. Слишком красив был всадник и видом своим необычен. Может, это сам Хан-Тигир явился к ней в обличье человека? Но в сказаниях Салагая Светлый Хан-Тигир мог показаться только богатырям-алыпам. Это сулило нешуточные испытания, из которых алыпы всегда выходили победителями. Но какой из нее алып, если отец до сих пор не доверяет ей Элче? И при чем тут ирбис, который явно предостерегал ее своим взглядом? От чего предостерегал?