По следам кочевников. Монголия глазами этнографа - Андрас Рона-Таш

Сверкающим ясным утром продолжаем путь. Покрытая травой степь чередуется с песчаной пустыней. Стараемся ехать по следам автомобильных шин. Через некоторое время замечаем, что следы, по которым мы едем, оставлены «двухколесным автомобилем»! Вылезаем из машины и всматриваемся в следы. Но как мы их ни изучаем, на песке ясно видны отпечатки только двух шин, как будто машина ехала на задних колесах, задрав в воздух передние. Загадочный случай. Все втроем — Сухэ-Батор, шофер и я — приходим к убеждению, что за этим кроется какая-то тайла. Что же нам делать? Едем по следам «двухколесного автомобиля». Они приводят нас к оврагу, и мы видим, где таинственная машина переехала через него. Пробуем спуститься, но сразу же застреваем. Не понятно, как же могла пройти здесь другая машина, не увязая в песке. По следам видно, что волшебный автомобиль прошел тут, опередив нас часа на два. Выбираемся из песка; наше любопытство и возбуждение усиливаются. Через полчаса догоняем верблюда, впряженного в легкую повозку. Собираюсь спросить у старого монгола, не видел ли он двухколесного автомобиля, как мой взгляд падает на колеса повозки и я убеждаюсь, что они от автомобиля. Вот она, наша волшебная двухколесная машина! Теперь понятно, как удалось ей пройти по песку там, где мы завязли.

На южном склоне горы уже виднеются здания и юрты сомонного центра. Въезжаем в поселок. В одном из маленьких позолоченных строений с изогнутой китайской крышей находим местных руководителей и те дают распоряжение поселить нас в уртон гере (постоялом дворе). Это маленькое здание в китайском стиле. Здесь всего две комнаты и веранда. В одной комнате три железные кровати, стол и скамейка, в другой вмазанная в стенку плита, здесь кухня. На несколько дней тут будет наш генеральный штаб.

Этническая группа даригангов во многих отношениях занимает среди монголов такое же положение, как и дархаты. Дариганги когда-то пасли стада, принадлежавшие маньчжурским императорам, и поэтому пользовались рядом привилегий в монгольском феодальном обществе. Они не были приписаны ни к одному из старых административных подразделений страны. Дариганги не принимали непосредственного участия в революции, но вскоре пере шли на сторону народной власти. Особое положение в Монгольской Народной Республике они сохраняли до 1927 года.

Говорят дариганги на диалекте, слегка отличающемся от халха-монгольского и имеющем много общего с диалектами Автономного района Внутренняя Монголия в КНР.

После обеда едем верхом осматривать окрестности; бензина у нас мало, приходится его беречь.

Останавливаемся у юрты приятеля Сухэ-Батора. Старая хозяйка дубит кожи. Она угощает нас чаем с молоком, продолжая заниматься своим делом, чтобы кожа не пересохла. Старуха моет в холодной воде большую овечью шкуру, которая уже три дня мокла, чтобы легче было отскоблить клочки мяса, приставшие к внутренней стороне. Затем она выносит шкуру из юрты, кладет ее на доску в форме буквы «Т» и соскребает особым ножом остатки жира. Покончив с этим, женщина черпает из деревянной бадьи кислого молока и смешивает его с каким-то порошком. Спрашиваю, что это такое.

— Шю, — отвечает старуха.

Слово шю только по звучанию напоминает венгерское «шо» (соль); на самом деле оно заимствовано из китайского языка.

— Издалека привозят?

— Близко, из-за холма.

— Там есть соляные копи?

— Нет, мы просто ее сметаем.

Шю вовсе не соль, а сода. Кочевникам приходится пользоваться тем материалом, который есть в степи, поэтому для сложного химического процесса дубления кожи употребляют смесь кислого молока с содой. Они под руками у каждой семьи.

Старуха берет с полки какой-то странный маленький инструмент. Прошу показать мне его поближе. Это просто челюсть овцы, но так искусно выточенная, что ею удобно покрывать ровным слоем смеси внутреннюю сторону шкуры. Покрыв шкуру слоем смеси из кислого молока с содой, женщина свернула ее и положила на солнце. Эту операцию надо повторять три-четыре раза в день, а если хватает времени и терпения, то и до десяти раз. Тогда кожа будет еще лучше. Через три-четыре дня шкуру опять опускают в воду, чтобы она стала мягче, а потом скребут поочередно особым скребком и ножом до тех пор, пока она не станет совсем мягкой. При обработке коровьих шкур тоже употребляется смесь кислого молока с содой, но кожу смазывают в течение 10 дней. Верблюжью шкуру только выдерживают в воде и сушат, больше с ней ничего не надо делать.

Скоро приходит муж. Женщина откладывает шкуру в сторону и начинает готовить ужин. В котел брошены четыре больших куска жирной баранины. Хозяин угощает нас молочной водкой. Когда мы сообщаем ему о цели нашей поездки, он приглашает нас поглядеть его табун, пасущийся поблизости.

В нескольких сотнях метров от юрты на опушке небольшого леса пасутся без всякого присмотра лошади. Они боятся волков и потому держатся вместе. Хозяин с гордостью показывает своих лошадей и дает им столько названий, что я с трудом слежу за его объяснениями. Не только однолетки носят отличное от двухлеток название, но и шестилетние жеребцы и кобылы называются иначе, чем семилетние. За полчаса записываю по крайней мере 50 обозначений различных мастей, выбирая лишь самые основные окраски и сочетания. Не удивляюсь, когда мне показывают «синюю пятнистую» лошадь. В монгольском языке одно и то же слово обозначает синий и серый цвет. Показывая на одну кобылу, старик назвал ее своей желтой любимицей. Он употребил слово «шарга», которое на монгольском, как и на венгерском, языке означает «желтая». Когда я об этом сказал старику, его уважение к венграм возросло.

На другой день посещаем еще один аил. По пути попадается небольшой оазис. На зеленом холме растет несколько вязов, у подножья раскинулось заросшее тростником озеро. Здесь, видимо, водятся и лебеди, но охота на них строго запрещена. Останавливаемся в небольшом аиле из четырех юрт. Собаки встречают нас неистовым лаем. Какой-то мужчина, любезно раскланиваясь, спешит нам навстречу и с трудом отгоняет огромных псов, величиной с телят. В его юрте впервые слышу одну из самых любимых песенок даригангов — «Маленькая желтенькая». Позднее ее распевали при мне не раз. Перевести эту песенку можно примерно так:

Маленькая желтенькая

Моя маленькая желтая кобыла устала,Утомилась и захромала.Моя любимая покинула меня, —Кто исцелит мое сердце?

Верхом на коне или на двухВзберись на вершину Хонгор!Грустная ночь ждет меня там,Глаза затуманивают слезы.Пять цветов холма ТагСливаются в моих глазах.

Если хлопает войлок на крыше,Свяжи его веревкой из верблюжьего волоса.По чем я укреплю мое сердце,Если оно дрожит?

Ревущего верблюда с задранным носомНадо привязать веревкой.А мое горячее, взволнованное сердце —Чем я его успокою?

Скалу, большую, как буйвол,Не смоет даже проливной дождь.А вы теперь — одна пара:Ничто не оторвет вас друг от друга!

Никто не смог пропеть мне эту песню до конца, каждый забывал какие-нибудь строфы, но и так понятно, что в песне изливает свое горе покинутый возлюбленный. Когда слушаешь монгольские песни, то сразу замечаешь, что рифмуют не конечные, а начальные слова строф в виде аллитерации. Такие рифмы типичны для старинных монгольских поэм. Так рифмуются стихи в «Сокровенном сказании».

Вот еще одна лирическая народная песня на любовную тему:

Иноходец

Быстрый иноходец, иноходец рыжей масти,Закусывай покороче узду!Далек еще конец пути, Держись, не шатайся!

Еще впереди много степных долинБеги, спеши, торопись!У тебя много товарищей,Держись, не шатайся!

Эй, далеко еще подножье горы,Надо рано вставать, чтоб туда добраться!Товарищи увлекают тебя на неправильный путь,Держись, не шатайся!

Эта прелестная народная песенка рассказывает о том, как молодой пастух спешит к своей далекой возлюбленной, с которой хотят разлучить его коварные друзья.

Часто в монгольских народных песнях фигурируют родичи и знакомые, встающие на пути влюбленного.

Посреди юрты глиняный очаг! Только теперь замечаю эту этнографическую редкость. Во всей Монголии, да, пожалуй, и во всей Центральной Азии, это единственное место, где посреди юрты вместо треноги под котлом или железной печки стоит глиняный очаг. Сооружают его прямо на земле каждый раз, когда разбивают юрту на новом месте. Перевозить такие очаги нельзя, их бросают. Возвращаясь обратно, видим среди травы множество таких покинутых очагов.