Дом на берегу океана - Андрей Величко

– Метров восемь в длину, ширину определить трудно, он очень низко сидит.

– И почему ты решил, что этот корабль моторный?

– Потому что похож на наш «Богатырь»! Парусов нет, мачты нет, на корме что-то дымит – все как у него.

Тьфу! Я сжал зубы, чтобы не расхохотаться. Вот ведь молодое поколение растет, весел не видело! Для Власа любой корабль может быть или парусным, или моторным. В те далекие времена, когда меня на острове еще не было, а Тонга с Манюней выходили в океан на двух связанных бревнах, Влас был совсем маленьким и уже почти ничего не помнит.

Вскоре я, поднявшись на крышу каюты нашего катамарана, рассматривал в бинокль «моторный корабль». Интересно, а ведь это, кажется, не совсем плот! Две… нет, три каких-то явно гибких колбасы, связанные между собой. Экипаж… сколько же их там… ага, семь человек. Шесть примерно одного роста, один существенно меньше – или карлик, или ребенок.

«Мечта», рыча дизелями, уже шла на полном ходу к нашим гостям, потому как они действительно явно терпели бедствие. Во-первых, их уносило в океан. Хоть западный ветер был и не очень сильный, порядка семи метров в секунду, выгрести против него они не могли. А во-вторых, больно уж глубоко сидит их посудина – небось набрала воды по самое дальше некуда. И, главное, этот процесс продолжается. Успеем?

Мы успели, но впритык: плот из коры явно держался на воде последние минуты. Я кинул туда конец, самый здоровый мужик поймал его, к чему-то привязал, и вскоре плот был подтянут к катамарану, а терпящие бедствие взобрались на его палубу. Шесть взрослых – пожилая пара, парень с девушкой, два паренька лет тринадцати-четырнадцати и девочка лет шести. Но что это за люди?

Я ведь еще перед экспедицией почитал про тасманийцев и хорошо помнил единственную сохранившуюся фотографию, где были изображены последние представители этого народа. Но там были какие-то гибриды негров с питекантропами, тупо смотрящие в объектив, а здесь совершенно нормальные люди, только голые. Мальчишки так вообще больше похожи на европейцев, чем на моих полинезийцев, и не имеют совсем ничего общего с фотографией последних жителей Тасмании.

Но, чуть подумав, я понял, что ключевое слово здесь – «последние».

Представьте себе, что в Отечественной победили гитлеровцы. Кто был бы изображен на фотографии «последние русские» – богатыри и красавцы? Хрен. Да и сейчас не исключено, что в каком-то будущем может появиться такой снимок, тенденция уже просматривается. И будут оттуда смотреть на потомков тупые бомжи с пропитыми дегенеративными харями! Даже если к тому времени и останется кто-то более похожий на человека, найдется множество совершенно объективных причин, по которым он не попадет в кадр. Ибо историю пишут победители.

Потерпевшие кораблекрушение вызвали немалый интерес в городе, но относился он в основном к их одежде, а точнее – полному ее отсутствию. Дело в том, что температура была порядка плюс пятнадцати градусов, и полинезийцы просто не понимали, как можно в такой жуткий мороз ходить без теплой одежды, обуви, головного убора и при этом не дрожать и не синеть.

Действительно, гости, кроме ребенка, сильно замерзшими не выглядели. Им выделили небольшую палатку, навалили перед ней кучу дров, разожгли костер и оставили в покое – все равно до обеда оставалось еще не меньше полутора часов.

Я же сначала внимательно рассмотрел их плавстредство, которое было отцеплено от «Мечты» и вытащено на берег. Кстати, пожилой мужик первым делом отвязал от своего судна три поперечных перекладины, оказавшиеся копьями. Два цельнодеревянных, с обожженными концами, и одно с каменным наконечником, не только аккуратно примотанным к древку, но и замазанным чем-то вроде смолы для придания креплению большей прочности. Агрессии или испуга гости не проявляли, сидели у своего костра с видом явного блаженства и с умеренным интересом разглядывали наш город.

Их корабль оказался сделанным из коры белого эвкалипта, которую можно было снять со ствола целиком. Ее и сняли, а потом свернули в трубку и замазали чьим-то жиром. Наверное, для герметичности, а не для запаха, но воняла эта замазка здорово.

Так вот, плот состоял из трех таких баллонов – большого в центре и двух поменьше по краям. На корме располагалось нечто вроде высокой глиняной тарелки с углями и золой – видимо, добывание огня представляло собой настолько нелегкую задачу, что его брали с собой в плавание. Тарелка и давала дым, из-за которого Влас принял плот за моторное судно, а потом ее залило.

После обеда, состоящего из жаренного на вертелах валлаби, то есть кенгуру размером с зайца, коих тут водилось довольно много, я отправился на свою дачу около Прудов. Использовать Ханю в качестве переводчика оказалось невозможно – она не понимала ни слова из того, что говорили гости. Вот я и решил посмотреть, нет ли в интернете каких-либо сведений о языке тасманийских аборигенов. Потому как приплыли наши гости явно оттуда, а не с австралийского материка.

Как ни странно, словари нашлись довольно быстро. Правда, англо-тасманийские, но я в общем-то ничего другого и не ждал. Более того, выяснилось, что у наших соседей два языка, довольно сильно отличающихся друг от друга. Я выбрал тот, на котором говорили племена, обитающие на северо-востоке Тасмании, решив, что вряд ли визитеры явились к нам с противоположного конца своего не такого уж маленького острова. Так оно и оказалось – через пару недель мы уже неплохо понимали друг друга.

За это время тасманийцы освоились в городе и даже приняли участие в его обеспечении продовольствием, сходив на охоту и добыв своими копьями трех валлаби, один из которых оказался довольно крупным, килограммов на пятнадцать. Причем сами сдали добычу на кухню, не предъявив на нее каких-либо особых прав, что лично мне очень понравилось.

Кроме того, гости поняли, зачем нужна одежда, и даже начали ее носить, но пока частично. То есть они еще соглашались надеть что-либо на торс, но и штаны, и юбки им совершенно не понравились. Получилось, надо сказать, довольно странное зрелище – сверху какая-нибудь дешевая ветровка, а снизу ничего. Дядя Миша, впервые увидев такое, вздохнул и сказал, что эту армянскую порнографию надо как-нибудь побыстрее прекратить.

Жили гости все в той же палатке, четырехместной «Тунгуске», и долго не могли понять моего вопроса, не хотят ли они сменить жилище на более просторное. Зачем? Ведь и здесь все прекрасно помещаются!

Кстати, что-то подобное произошло и с жильем для аборигенов Хендерсона и Питкэрна. Они совершенно не признавали отдельных комнат, предпочитая всей семьей жить в одной, причем так, чтобы остальные семьи тоже были рядом. Все правильно – ведь они веками на собственном тяжелом опыте уясняли простую вещь: остался один – умер, выжить можно только вместе. Даже семья, оставшись одна, тоже скорее всего умрет, просто не так быстро.

И теперь город состоял из моего двухэтажного особняка и трех похожих на косую букву «Х» домов, стоящих впритык друг к другу. Дома выглядели так: в центре – большая пятиугольная кухня с буржуйкой, а от нее отходят четыре комнаты размером два с половиной на семь метров, в каждой из которых живет одна семья, иногда довольно большая. Пятый луч – короткий, это входной тамбур, он же дровяной сарай.

Чуть в стороне от трех домов строилась клиника – Женя опасался всплеска простудных заболеваний, но пока, тьфу-тьфу, всерьез никто не заболел, только у троих появился насморк. Впрочем, сейчас тут было самое начало осени, зима еще впереди.

Город уже имел название – Форпост, но большинство его жителей пока считало, что это просто синоним слова «город». И было этих самых жителей сорок девять, если не считать тасманийцев.

Кстати, выяснилась довольно интересная вещь. Два паренька напоминали европейцев именно потому, что в их жилах текла европейская кровь!

Лет двадцать назад, точнее тасманийцы или не помнили, или не могли сказать, их охотничья экспедиция посетила остров в пяти километрах от северо-западной оконечности своей земли. И обнаружила там двоих белых людей! Они сказали, что их большая лодка разбилась о скалы неподалеку и в живых осталось только двое.

Один, чуть оклемавшись, повел себя плохо. Пытался командовать, кричал, что надо плыть на большой остров, что в трех днях пути на север, где мог остаться их разбитый корабль и, возможно, другие выжившие. Глупому белому пытались объяснить, что плот, сделанный из лучшей коры лучшего эвкалипта и промазанный лучшим жиром самого толстого котика, все равно не сможет продержаться на воде трое суток. И двое тоже, максимум день и ночь. Но белый не успокаивался, по коей причине вскоре умер.

Я попытался расспросить, от чего именно, но собеседник сделал вид, что не знает. Понятно: болезный так достал охотников своими воплями, что те, наверное, слегка стукнули его чем-нибудь тяжелым или острым.