Змеиное гнездо - Яна Лехчина

его к кровати. К тому же огонь и лихая тукерская сабля едва не превратили его лицо в кашу – глаза остались на месте, и на том спасибо. Теперь, помимо ожогов, – старых и новых, – у Хортима был шрам, пересекающий щеку от левого виска до левого же угла рта. Красавец. Краше прежнего, хотя – казалось бы – куда больше.

Хортим приподнялся и все равно сел.

– Тебя давно не было, – заметил он. – Сказали, ты отправился выращивать новое драконье тело. Тебя задели?

– Нет. – Хьялма присел рядом. – Но могли. Хорошо иметь кожу про запас – вдруг ранят настолько, что прежняя окажется бесполезна. Я обязательно расскажу тебе историю, связанную с этим, но потом. Она из моего прошлого. Думаю, тебе будет любопытно.

Хортим кивнул.

Когда он только пришел в себя, к нему наведался Фасольд. Живой и невредимый, разве что слегка подпаленный. Он рассказал, чем закончился бой: княжегорцы отозвали войска, а Ярхо не стал их преследовать. Фасольд сообщил, каковы потери – и о том, что Хьялма, сбросив драконью шкуру, первым делом спросил, жив ли гуратский князь. Хортиму стало приятно: о нем думали.

Еще Фасольд рассказал, что Хьялма написал письмо. Велел передать его Ярхо-предателю, понадеявшись, что разведчикам будет нетрудно выследить тяжеходную каменную орду. Хьялма заявил, что посредником станет Бычья Падь: гонца пошлют из города. С одной стороны, он был уверен, что Ярхо гонца не тронет, с другой – у посланника ничего не выпытают о стане Хьялмы, если уж случится то, чего не должно.

Оно и случилось.

– Тебе говорили про гонца, не так ли?

– Говорили, – ответил Хортим, поудобнее устраиваясь на жесткой походной постели. – Что ты написал Ярхо?

– Что он болван. Давно хотел это сказать.

Тон у Хьялмы был хмуро-скучающий, и Хортим не сразу понял, что он не всерьез.

– А на деле?

– А на деле, – Хьялма потер лоб ладонью, – я пытался настроить его против Сармата. Как видишь, не преуспел. Я, конечно, утешаю себя мыслью, что справился бы, будь Ярхо чуть менее каменным. Не могу же признать, что болван тут я.

Хортим жадно рассматривал лицо Хьялмы. Усталое, но цепкое, с капельками крови на усах и в седой треугольной бородке – недавно кашлял. Последние две недели выдались нелегкими, Хортим маялся от бездействия и боли, пытаясь выслушать разговоры, которыми полнился лагерь. Отсутствие Хьялмы пришлось некстати – но, должно быть, Хьялма решил, что потом у него совсем не найдется лишних дней.

Он перевел взгляд на полосу света между неплотно закрытыми пологами. Внутрь шатра сочились закатные лучи – насыщенно-золотые сквозь зеленую ткань.

На сердце стало тяжело.

– Слышал про сыновей Сольявича? Старшего сжег дракон. Среднего зарубили тукеры, один младший остался.

– Увы, – кивнул Хьялма. – Еще до того, как ушел выращивать кожу.

Свет лился, касаясь ног Хортима обжигающим медовым пятном, желтя бок Хьялмы.

– Говорят, ты видел, как убили старшего.

– Да. – Хортим почувствовал, что ходит по краю. – Домга и его люди сражались в гуще противников, и Сармат-змей их спалил. Меня же отбросило огненной волной.

Хьялма невесело усмехнулся.

– Уверен, что это был Сармат?

Во рту стало сухо.

Они прекрасно друг друга поняли.

– Я так рассказал, – насилу проговорил Хортим. – Погибли все, кто был рядом, а я наверх не смотрел, не до того было. Позже думал, что в битве все смешалось. И дым стоял до неба – наверное, даже ты не все видел. Ты жег каменных ратников и тукеров, их вокруг Домги собралось предостаточно. Княжьих людей можно было и не заметить. Я понимаю, что… что…

– Что не знаешь, какой именно дракон сгубил княжича и покалечил тебя. – Хьялма вздохнул, сцепив пальцы. – И я не знаю, Хортим Горбович. Вот тебе наука на будущую жизнь: что бы ни делал, невинных жертв не избежать. Я отдал войне многих, и многих отдам, но не думай, что я этого хочу. Спасибо, что не поделился своими опасениями с людьми Сольявича.

– Я же не…

– Извини. – Хьялма положил руку ему на плечо. – Не могу исключать, что ты ранен по моей вине.

– Хватит. – Хортим наконец договорил: – Я же не дурак. Я понимаю. Бой есть бой.

Он ощупал повязку на лбу.

– Что теперь будет?

– Что будет? – переспросил Хьялма с толикой горькой насмешки.

Он поднялся и зашагал по шатру.

– Вот тебе и следующая наука. Разве мы с тобой не затеяли благородное дело? Сармат-змей – тиран и убийца, вытягивающий соки из княжеств. Однако Сольявичам и при Сармате жилось неплохо, а теперь у них погибли двое сыновей. Угадай, кого они – и им подобные – будут считать воплощением зла?

Отвечать не пришлось. Хьялма ходил, заложив руки за поясницу; он резко развернулся и легко постучал пальцами по своей груди.

– Я принес гибель тем, кого Сармат-змей не трогал. Я повинен в этих смертях, и это меня надо уничтожить. – Он вновь опустился рядом с кроватью. – Возможна смута, и ее-то нужно не допустить.

Он пожал плечами.

– Я не допущу. Я уже переживал такое однажды и знаю, что говорить и что делать, но ты, – он погрозил Хортиму пальцем, – должен следить за мной внимательно. Что бы ты ни задумал, когда станешь править, всегда найдутся те, кто против. И они могут быть правы, Хортим Горбович. Как был бы прав убитый горем князь Бодибор. Но если ты уверен, что цель оправдывает средства, – а ты должен быть уверен, должен заранее все просчитать, то… Убеждай. Угрозами, лаской, предостережением. Чем получится.

– Ты убедил их?

Хьялма коротко хмыкнул.

Закатный свет стал более оранжевым, разгоряченным.

– Когда ты еще лежал без сознания, – рассказывал Хьялма, – был совет. С Бодибором Сольявичем и его сподвижниками. В таких делах одним разговором не обойдешься, но надо с чего-то начинать. Да, я постарался убедить их. Говорил, что Сармат – зараза, которая пустила корни слишком глубоко. Ее нельзя вырвать без потерь. Это медленная отрава, который не сейчас, так через сто лет сгубит Княжьи горы. Бодибор Сольявич пожертвовал двумя сыновьями, и это большое горе, кто бы стал оспаривать. Но мы не знаем грядущего. Сармат неуравновешен и непредсказуем. Если бы Бычья Падь впала в немилость, она бы повторила судьбу Гурат-града. Не сейчас, так позже. Не погибли бы сыновья Бодибора, так погибли бы жена и дочери, будущие внуки.

Хьялма зарылся пальцами в волосы.

– Я говорил не только с военачальниками, но и с простыми ратниками. Объяснял, что горжусь их отвагой и верностью и скорблю вместе с ними. Что сделаю все, только бы облегчить их положение, – это чистая правда, я им не лгу. Есть дела, которые нужно решать сейчас… – Он изменил положение и сгорбился. – Вот мы и решаем. Потому