Театр теней. Новые рассказы в честь Рэя Брэдбери - Рэй Брэдбери

Я точно знаю, что из-за этого она и ушла в монастырь. Ее мать, наверное, даже гордилась: вырастить монахиню — это почти как вырастить священника, на ступень ниже. Но если бы не то происшествие на вечеринке, у Норы сейчас был бы муж и выводок детей. Нора не была бледной богомолкой, она была рождена для радостей и проказ. Кэтлин более религиозна. Да и Джоани, моя жена, ей не уступала. Но произошло что-то, чему Нора не смогла бы подобрать названия — как и мы сами. И если она знает хотя бы половину того, что я знаю сейчас, то, должно быть, просыпается на своей железной кровати в ледяном поту и молит милостивого Господа о защите.

Я часто думаю о том, как она там, одна, и молюсь, чтобы она не узнала того, что знаю я. Надеюсь, у нее сохранилось просто смутное ощущение, как воспоминания ребенка о прабабушке, умершей много поколений назад. Нора не заслуживает такого груза. Да никто не заслуживает. А она была хорошей девочкой.

Все началось, когда Джеки выудил из кармана крохотный крестик, вырезанный из древесины яблони. Я уже говорил, он еще до армии наловчился вырезать своим ножиком довольно сложные вещи, а потом коротал время за резьбой и в казарме учебного лагеря. Его карманы были набиты безделушками: тиграми и цепями из единого куска дерева, маленькими ковбоями на лошадях, которых он дарил малышам в квартале, деревцами. Тете Мэгги он прислал чашку и чайник. Ему это давалось просто и естественно. Он резал так же непринужденно, как я или вы сдаете колоду карт. То, что для Норы он вытащил крест, а не цветок или звезду, было простым совпадением. Мы знали, что Нора скоро станет такой же необузданной, как и Патрисия. По крайней мере, я на это надеялся. Я надеялся, что мне достанется нечто большее, чем поцелуй. Может, и Джеки на что-то надеялся. Девушки тогда были очень снисходительны к парням, которые, возможно, отправлялись на верную смерть. И тем не менее в руках у Джеки оказался крест с разными завитушками и даже маленьким, грубым подобием тела Христова.

Джеки отдал ей крест. Она с восторгом потянулась за ним; но потом сжала свои нежные бледные ладони. Она посмотрела на них — ногти впились в кожу, как когти.

И потом голос — чужой, не Норы — вырвался из ее уст:

— Хозяин этого ножа не был убит. Он умер от жажды. Он мучился три дня.

Джеки аж подпрыгнул. Крестик выпал у него из рук и упал на ковер.

— Кость на рукоятке ножа принадлежит земле. Это была волчья кость. Кость Зоры.

Я не собирался пугать Нору, но почти завопил:

— Чья? Зоры или Норы?

Я надеялся, что она просто назвала свое имя. Но уже знал, что это не так. Разумеется, я сразу вспомнил древнюю богиню полуночи и рассвета, темную женщину Зорайю, о которой нам, детям, рассказывали бабуля и бабушка Сала.

Нора меня не поняла. Она расхохоталась и снова стала собой.

— Кто такая Зора? — хихикала она. — Ты забыл, как меня зовут? Нора!

Она взяла бутылку пива из ведра со льдом — оглянулась, чтобы убедиться, что родители этого не видели, — и нагнулась, чтобы поднять с пола крест.

— Очень красивая вещь. Спасибо, Джек.

Нора потянулась, чтобы по-девичьи обнять его в знак благодарности. Но лицо Джеки было белым и влажным, как сырое тесто. Он напрягся и отпрянул от Норы, не сказав ни слова. Всего секунду Джеки с Норой смотрели друг другу в глаза, словно их связывала невидимая проволока. Милая, привычная улыбка Норы исчезла с ее лица. Она густо покраснела, будто кто-то плеснул ей в лицо ковшик женских румян. Потом Нора вцепилась в подол и развернулась, как в танце, — обычно она так делала, чтобы все разглядели ее стройные ноги в хлопковом колоколе юбки.

— Увидимся, ребята, — крикнула она нам.

— Ты тоже слышал, — сказал мне Джеки очень тихо, чтобы никто из толпившихся вокруг него не услышал.

Он вынул нож из кармана и предложил мне. Я не взял. Я выставил перед собой ладони, словно заслоняясь от огня. Джеки сказал:

— Давай, Ян, отдай его в Военный музей. Бесплатно.

Я ответил, что скажу дедуле, чтобы тот отнес его в музей, а пока пускай Джеки уберет эту штуку.

Мы оба знали, что дедуля этого не сделает. Мы не знали, был ли нож проклятым до того, как Джеки с его помощью вломился в склеп, — проклят нашим предком-солдатом, который украл его у умирающего, — или же дело было во вскрытой могиле? Но мы знали, что проклятье перешло с ножа на Джеки, и неважно, сколько он вырежет крестов. Мы видели, что оно было настолько сильным, что на минуту перекинулось даже на Нору. Черт знает почему. Может, из-за многих слоев грехов, старых и новых, в которых сам Джеки, возможно, был не виноват, просто нож лежал в коробке, ждал момента и набросился на ничего не подозревающую жертву, изменяя ее, шаг за шагом, превращая частицы добра в гниль.

Я быстро сказал кузену:

— Все кончилось. Странная была штука, но случаются и более странные вещи.

— Неважно, — сказал в конце концов Джеки, после того как подошел к столу и опрокинул стопку виски. — Ничего уже не исправить.

Он провел рукой по ежику волос и сжал лоб. Затем потянул за руку Патрисию Финниан и закружился с ней так, что их бедра свивались, подобно змеям. А потом они уехали. Вдвоем. Когда они вернулись, гости давно разошлись. Я услышал, как подъехала машина, лишь потому что не мог заснуть. Думаю, Патрисии не впервой было заявляться домой на рассвете, а вот тетя Мэгги утром была в ярости. Она грохнула чашку с кофе на стол перед Джеки, словно хотела облить его и обварить. Но Джеки дал понять, что он больше не маменькин сынок, и только попросил сахара. Если ему можно было отправиться на войну, то провести ночь с женщиной он тем более имел право.

Вечером, в честь наступающего Рождества, мы все поставили ноги на топор, лежащий под столом, — семейная традиция, на удачу на следующий год. Дядя Гастон и дядя Жозеф тоже были с нами. Они подняли бокалы за Джеки и за меня.

— За пару валетов, — провозгласил дядя Жозеф, потом поглядел на реба Яворски, который зашел к нам на ужин, хотя наши странные обычаи ничего не значили ни для него, ни для его жены и трех детей, как, впрочем, и их обычаи для нас.

— За бубнового короля, короля бриллиантов, — добавил дядя Жозеф.

Мистер Яворски покраснел. Думаю, заговаривать о чьем-то богатстве было дурным тоном. Хорошо, что зашел реб Яворски. Как и мы, он приехал из Европы и тоже волновался за тех, кто там остался. Дети у него были еще маленькие, в солдаты не годились, а сам он был слишком стар для армии. Но в Польше у него оставался брат.

Я отвез Джеки на вокзал на его машине. На нем была зеленая форма. Он смахнул рукавом какую-то грязь с черного капота. Я отдал кузену вещмешок и попросил его не изображать из себя героя.

— Только не я, братец Ян, — ответил Джеки. — В один прекрасный день я вернусь за сладкой Патрисией.

Но когда я потянулся, чтобы обнять его, он отстранился.

— Бывай, — сказал он и пошел вверх по лестнице.

Это было неправильно. Все это было неправильно — мы не должны были так расставаться. Я подумал, что Джеки не хочет, чтобы эта непонятная пакость перескочила на меня.

Женился я довольно молодым.

Джоани только исполнилось семнадцать, но она уже расцвела. Мы долго ходили на танцы и в кино, прежде чем завели детей — наши сверстники давно уже стали мамами и папами.

Моя поездка на могилу Джеки была почти спонтанной: я просто сел в самолет и полетел. У меня было не так много свободного времени, учитывая, что требовалось помогать Джоани и девочкам, не говоря уже о том, что я стал владельцем «Николаи и Николаи: Сантехника и отопление». Но сама Джоани сказала мне, чтобы я ехал, что Сэм, мой помощник, неделю как-нибудь управится и без меня. Она знала, что меня грызут мысли о Джеки, она слышала от своей матери, как близки мы с ним были в детстве. Денег на дорогу мне хватало, а Джоани не выказала ни малейшего желания ехать со мной. Для нее Восточная Европа все еще оставалась кровавым местом. Под словом «путешествие» она понимала поездку в Калифорнию или Флориду. Ехать на землю предков ей совсем не хотелось.

— Ты был добр ко мне, Джан, — сказала она очень серьезно. — Ты не пил, ни разу не повысил голос на меня или детей. Если тебе необходимо это сделать, то делай.

Кошмары начались задолго до нашей женитьбы. Кажется, Джоани надеялась, что поездка поможет мне от них избавиться.

По прибытии я арендовал в аэропорту какую-то развалюху и поехал по узким дорогам среди лесистых холмов. Нужное место я отыскал без труда — там было все точно так, как описывал мне в письмах боевой товарищ Джеки по имени Антон. Он рассказал, как они отбились ночью от своего подразделения и «словно с каждым вдохом глотали туман». Их окружали Карпатские горы.

Наступил март, но леса были темными и полными снега. Они нашли какую-то полянку, и Джеки вынул нож, чтобы настрогать лучин на растопку. Еще он заточил веточку на случай, если они увидят кролика. Из еды у них остались лишь старые галеты. На солдатах были теплые шапки и шинели, но обувь насквозь промокла.