Бушин - Измена. Знаем всех поименно (Москва, 2007) - Владимир Бушин

Тут же он счел патриотическим долгом внести ясность в вопрос, о котором тогда было много разговоров — об отношении между поколениями: «Наше единство в нашей марксистской философии, в нашем историческом оптимизме… Некоторые критики говорят, что советская молодежь, молодые советские литераторы не помнят своего родства, что мы отвергаем то, что было завоевано нашими отцами, не уважаем своих отцов, что вообще советская молодежь, дескать, противопоставляет себя отцам. Особенно любит такие выводы на Западе буржуазная реакционная пресса. Мне хочется по этому поводу сказать, что все это неверно, все это глубоко неправильно. Мы уважаем своих отцов и любим своих отцов». Какая мужественная, сокрушительная отповедь реакционерам Запада.

Право, окажись на той встрече Маяковский или Николай Островский, они едва ли могли бы сказать лучше. Но, разумеется, они уж наверняка не позволили бы себе в конце речи такого угодничества, как Аксенов: «Я благодарен партии и лично Никите Сергеевичу за то, что я могу с ним разговаривать, могу с ним советоваться». Видимо, только регламент помешал добавить: «Могу смотреть на него, могу дышать с ним одним воздухом, могу здесь, в Кремле, воспользоваться тем же сортиром, что и дорогой Никита Сергеевич».

Впрочем, что ж, Аксенов был не одинок. Вот что писал Хрущеву дня через три после встречи бурный гений Эрнст Неизвестный: «Дорогой Никита Сергеевич! Я благодарен Вам за отеческую критику. Она помогла мне… Никита Сергеевич, я преклоняюсь перед Вашей человечностью, и мне много хочется писать Вам самых теплых и нежных слов (так в тексте. — В. Б.). Никита Сергеевич, клянусь Вам и в Вашем лице партии, что буду трудиться не покладая рук». И трудится! И не покладает.

Да что Аксенов, что Неизвестный! Сам твердокаменный титан Солженицын после новой встречи на Ленинских горах 8 марта 1963 года, почтительно не решаясь обеспокоить самого Хрущева, писал как высшему арбитру — В. С. Лебедеву, его чиновному помощнику. Речь шла о пьесе «Олень и шалашовка», которую решительно отвергал Твардовский: «Я хочу еще раз проверить себя: прав ли я или Александр Трифонович. Если Вы скажете то же, что он, то я немедленно забираю пьесу из театра «Современник»… Мне будет больно, если я в чем-либо поступлю не так, как этого требуют от нас, литераторов, партия и очень дорогой для меня Никита Сергеевич Хрущев». Ему будет больно… Вот так и в 45-м году говорил он следователю: «Мне будет больно, товарищ Езепов, если я вас огорчу». И закладывал друзей, даже родную жену, будто бы антисоветчиков…

Но вот что рассказывает об Аксенове его великий друг Евгений Евтушенко… По данным биографического справочника «Русские писатели XX века» (М., 2000) оба друга живут сейчас в Америке: Василий, видите ли, аж в самом Вашингтоне, а Евгений — в Оклахоме (это вроде наших Тетюшей). Они, получив звание профессоров, занимаются там просветительской деятельностью. Но и тот и другой не забывают свою горькую родину. О Василии уже сказано, а Евгений в прошлом году на страницах «Литгазеты» затеял небывалую в русской литературе — через океан! — склоку с Риммой Казаковой: кто из них больше еврей. Он ей лепил в глаза через Атлантику: «Твой муж был Радов-Вельш! Еврей!» Она ему в ответ: «Твой отец Исаак Гангнус! Еврей!» и т. п. Я, признаться, никого из них не держал за еврея, но теперь и не знаю, что думать.

Когда Евтушенко жил еще в России, то в ароматной статье «Фетхование с навозной кучей» на страницах той же «Литгазеты» рассказывал о Аксенове удивительные вещи. Оказывается, после участия во встрече с Хрущевым 8 марта 1963 года, на которую попал на сей раз сразу после возвращения из Латинской Америки, он в кругу друзей в каком-то темном подъезде гвоздил высокопоставленных собеседников: «Банда! Эта банда способна на все!» и т. д. Вот так марксистское единство… А позже в Коктебеле, оказавшись в общественной столовой, изрядно тяпнув и, как видно, не успев закусить, вскочил на стол и с этой горней высоты обрушил свой гнев на простых работяг, стоявших с подносиками в очереди: «Вы знаете, кто вы такие? Вы жалкие рабы!.. Вы рабы!., рабы!.. рабы!» Вот вам и дружба поколений… Так он выражал протест против ввода наших войск в Чехословакию. Но причем здесь посетители дешевых забегаловок? Если ты против, то у тебя, писатель и собеседник властителей, больше ответственности и больше возможности для протеста, чем у рядового работяги.

Евтушенко назвал этот приступ антинародного недержания «речью, достойной Перикла». Но, во-первых, Перикл, когда пил, то хорошо закусывал. Во-вторых, никогда не произносил речей в нетрезвом виде. В-третьих, он уважал своих соотечественников, в том числе демос. А наш оратор на высоких трибунах лебезил и угодничал перед властью и тут же тайно проклинал и поносил ее, и в этом своей вины и стыда, конечно, не видит: «Этот социализм нас всех сделал ханжами» (3, 354). Кто же еще!

Словом, несмотря на любовь к Хрущеву, бесчисленные издания-переиздания и бесконечные заграничные вояжи за счет Союза писателей, Аксенов внутренне давно был готов к добровольной депортации за океан. Видно, гены работали. В помянутом биографическом словаре говорится: «В 1979 году Аксенов заявил о выходе из Союза писателей». Что-то не могу я вспомнить о таком лихом заявлении. Где заявил? Кому? И потом: заявление — это одно, а выход — совсем другое. Вот Инна Лиснянская действительно заявила, что выйдет, если будут приняты меры против участников альманаха «Метрополь», и вышла, когда меры были приняты. Позже мне довелось написать письмо секретарю Союза писателей Ю. Верченко с просьбой восстановть Лиснянскую.

Аксенов же, обретя благодаря альманаху, который он и организовал, ореол бунтяря-страдальца, в 1980 году проворно слинял в Америку. Этой автодепортациии удивился один только Хрущев, правда, уже на том свете.

А в США этого бунтаря давно поджидали другие бунтари: Солженицын и Неизвестный, вскоре к ним присоединился и Евтушенко. Какой роскошный букет русской культуры образовался за Атлантикой! Вот бы еще Керенского туда. Но, увы, к тому времени он уже по душам беседовал с Хрущевым…

После истории с убого фрондерским «Метрополем» и автодепортации Аксенова в США я редко о нем слышал и не читал его. Но так как вокруг этого имени всегда было много суеты, звона и шухера, я, не дав себе труда разобраться по существу, почему-то считал беглеца писателем квалифицированным, осведомленным, даже не без зачатков скромности. Но стал читать «Сагу» и глазам своим не верил. Здесь такое буйство мозговых извилин, такие ужимки, кульбиты и антраше совести, такие закидоны по части антисоветчины и секса… Это, право же, настоящая энциклопедия своего рода.

И охват фактов, событий, лиц — широчайший: от мировой политики до интимных подробностей быта. Например, уверяет, что при создании ООН Сталин требовал, чтобы ее членами были все советские союзные республики — от России до Эстонии. Лютая чушь!

А в 1946 году, говорит, Тито «предложил Сталину полный вход Югославии в СССР на правах союзной республики и вход всей клики в состав Политбюро». А Сталин будто бы ужасно перепугался. Разумеется, это всего лишь прихотливая игра извилин, и она сама себя разоблачает: в состав ПБ входили отнюдь не все «клики» всех союзных республик, а лишь редкие представители этих «клик». Другой вопрос, что была тогда идея объединения Югославии и Болгарии, но именно Сталин посоветовал этого не делать.

А вот совсем из другой оперы: божится, что Берия «любил кончать» несимпатичных ему людей «лично в своем служебном кабинете, неожиданным, в ходе дружеской беседы, выстрелом в висок из браунинга… После чего вызывал своих служащих и говорил: «Неожиданный финал. Плохо с сердцем и смените ковер!» И такие, как Барщевский и его супруга-сценарист, ведь уже довольно пожилые люди, верят, что это святая правда. Она им так нравится! Хоть подумали бы: какое там сердце, если кровь на ковре?

Из третьей оперы. Желая высмеять одного ненавистного ему человека, автор вкладывает ему в уста такой пассаж из времен дореволюционной молодости: «Хорошо помню эту аптеку. Я там покупал такие штучки по десять копеек, две штучки в пачке. Не всегда, к сожалению, был мой размер». Друг любезный, ведь эти штучки из тонкой резины и всегда были безразмерные. Неужто уже отшибло? Да и были ли они до революции? Ведь такая резина — дело не простое. А уж если были, то наверняка стоили не дороже гроша.

И вот при всем этом человек заявляет, что чувствует себя «как бы лишь регистратором событий». Беспристрастным и точным регистратором! Что ж, посмотрим еще…

Недавно в связи с бандитским нападением Америки на Ирак ходил такой анекдот. Американка говорит мужу: «Джон, помоги разобраться. По телевидению говорят то Ирак, то Иран. Как же в конце концов правильно?»— «Драгоценная, — ответил муж, — ты еще не самая большая дура в нашей прекрасной стране: тут разница всего в одну букву, а наш президент путает не только Ирландию с Исландией, где тоже лишь одна буква не совпадает, но даже Ливан и Ливию, Австрию и Австралию, Францию и Филиппины».