Сигиец (СИ) - Dьюк Александр Александрович

Правда, Фриц несколько лукавил. Генерала он лишь видел, да и то издали, когда рядового второго плутонга девятой роты Нордвальдского полка Фрица Гаунера секли за нарушающее воинскую дисциплину пьянство. Он действительно был ранен картечью в ногу, признан негодным к строевой службе и комиссован, однако самой ноги лишился, когда в очередной пьяной драке в анрийском кабаке получил ржавой заточкой, а потом провалялся до утра в грязи. Да и воевать, если честно, Фрицу пришлось недолго. Под Солинье Нордвальдский полк встретился с народной армией Конвента, поддержанной тяжелыми драгунами Густава Ольсона. Драгуны прорвали каре, и рота Фрица бежала с поля боя. Если бы не шальной заряд картечи из своей же пушки и если бы Фриц со страху не забыл бросить ружье, быть ему в числе того десятка дезертиров, показательно расстрелянных перед строем по личному приказу Беренхолля. Или в числе той сотни трусов, которых пару раз прогнали через шпицрутены. Беренхолль любил нордвальцев и очень злился, когда кто-то позорил славный полк имперской армии.

А так, можно сказать, Фрицу повезло — он вернулся в Анрию, получал положенный ему небольшой пенсион. Денег не хватало, с работой не везло: Фриц нигде долго не задерживался, потому как бутылка становилась единственной его спутницей и с каждым годом уводила в запойные променады все дольше и дальше. Хотя из лавки одного геда, где Фриц подрабатывал то грузчиком, то дворником, его все же не выгнали. Не успели — геду пришлось срочно распродавать имущество и бежать с семьей из Анрии, пока подминавшие под себя мелких лавочников конкуренты не вспомнили старинную менншинскую забаву. В конце концов, денег совсем не осталось, весь пенсион Фриц пропивал, и его выселили из угла, который он снимал.

Так Фриц и осел в Модере под крышей Беделара. Какое-то время был зол на весь белый свет, а потом связался с Бруно. Хотя ни друзьями, ни приятелями они не стали, так, постоянными собутыльниками. И как часто бывает в таких ненадежных компаниях, за напускным дружелюбием кроются затаенная злоба, зависть и обида. Фриц недолюбливал Бруно. За то, что тот сохранил руки-ноги, а умудрялся за день наклянчить столько, что не только отдавал Беделару положенную долю, но и умудрялся кое-чего припрятывать. За то, что был душой рваной компании. За то, что умел веселить народ дурацкими историями, придуманными или нет. Ну и за то, что к нему тянулись женщины. Потасканные, грязные, побитые жизнью, дружками и соперницами, с гнилыми зубами, постоянным перегаром и сыпью на причинном месте, но тянулись. Сам Фриц уже и забыл, что такое женщина и что с ней делать.

Последней каплей стала накуда, которой Бруно хвастался. Дескать, вытянул ее из заезжего либлаха за просто так, за красивые глаза и доброе слово. Вот Фриц и шепнул кому надо и очень надеялся, что хоть какое-то время Бруно перестанет своей вечно растянутой в идиотской улыбке рожей светить. Полежит в углу, подумает, поссыт кровью — в общем, получит урок.

Но Бруно исчез, как говаривали в Модере, угробив Йорга и Ганса, самых злобных коллекторов Беделара. Фриц в это верил слабо. Лично он считал, что Бруно поставили на перо, а Ганс и Йорг просто перешли дорогу риназхаймцам. Очень уж любила эта компашка шляться там, где не надо. Ну а Кристоф с перепугу наплел с три короба — не только Беделар, сам Пебель запрещал нарываться на риназхаймских и бил за нарушение запрета морды, хотя это и не сильно помогало. Как враждовал Модер с Риназхаймом и пускал друг другу кровь, так и продолжал враждовать до сих пор.

Фриц немного тосковал по Бруно. Все-таки Маэстро никогда не скупился на сивуху, если были деньги. Да и истории были, хоть дурацкими, а все равно смешили. Да и костыль ни разу не выбивал. И набок поворачивал, чтобы Фриц не захлебнулся рвотой после очередной попойки. А как-то раз всю ночь просидел рядом, когда Фриц лихорадка взяла…

Но теперь хотя бы на душе спокойнее стало. Злоба больше не душила и обидно не делалось.

Фриц сидел у дороги на Рыбный рынок. Очень он любил это место — среди нищих оно считалось одним из хлебных, в удачный день Фрицу хорошо подавали. А еще здесь орудовала шайка беспризорников, ловко подрезающих кошельки у прохожих. Нередко по наводкам Фрица. Много уж очень на Рыбном непуганых клуш с большим милосердным сердцем, но маленьким глупым мозгом, беспечно светящих перед страдающим нищим мужниными кронами. И ведь как ни предупреждали, а меньше таких дур не становится.

Фриц склонился к выставленной напоказ ноге, чтобы сковырнуть еще одну язву, но вдруг утреннее солнце заслонила тень, а о дно покореженной оловянной миски зазвенела брошенная монета, распугавшая мелочь. Фриц сразу же бросил свою ногу и все внимание приковал к миске, едва не рыгнув от удивления, когда увидел среди медяков целую крону. Фриц поднял голову, готовясь отблагодарить неравнодушную душу, а заодно оценить толщину кошелька очередной наивной дуры или милосердного идиота. Мутным взглядом Фриц скользнул по хорошим туфлям, добротным брюкам, недешевому сюртуку с голубой рубашкой под ним, окончившимся…

Калека все же рыгнул, откинувшись на кирпичную стену дома, у которого сидел.

— Здоро́во, Фриц, — улыбнулся Маэстро, сверкнув дыркой вместо зуба.

Калека растерянно пошамкал ртом, зубов в котором тоже было значительно меньше.

— Б-бруно? — проскрипел пропитым голосом он. — Ты? Живой?

— Ага, — ответил Маэстро. — А чего бы мне быть не живым-то?

— Дак… это… слухи разные бродили, — поскреб заросшую щетиной впалую щеку Фриц. — Но я не верил! А ты… — он понизил голос, — ты чего здесь делаешь?

— Да вот решил проверить старого приятеля, о здоровье справиться, — Бруно скосился на изъеденную язвами лодыжку калеки.

— Да какое здоровье! — раздраженно проворчал Фриц, накрывая язвы ладонью. — До завтра бы дотянуть… А ты, гляжу, вона, здоровее всех здоровых. Помылся, приоделся, башмаки новые…

Бруно робко перемялся с ноги на ногу, изучая туфли.

— Да срань, а не башмаки, — фыркнул он. — Намучился…

— Чего приперся-то? — перебил его калека. — Тебе тут лучше не отсвечивать, кабы чего дурного не вышло.

— Беделар сильно на меня обиделся? — помрачнел Бруно.

— Ааааа, — безнадежно махнул рукой Фриц. — Кормилец не обижается, сам знаешь. Просто сказал, коли сыщет тебя, так отгрызет ноги по самые яйца да руку одну оставит, чтоб жопу мог вытирать, а потом выставит на Корабельной. Такой убогой чурке, сказал, каждая псина подаст, в шелках ходить будем всем Модером!

— Н-да, — Бруно почесал за ухом. — Так и сказал?

— Так и сказал.

— Плохо дело. Значит, на поклон к нему лучше не ходить?

— Ха!.. Хе!.. Ой-ха-ха-хи… — издал смесь непонятных прерывистых звуков Фриц, что обычно обозначало желчный смех. — Ну сходи-сходи… кхе-хе…

— Н-да, — повторил Бруно. — Слушай, ну я ж не виноват. Само так получилось. Ты ж знаешь, я — человек честный, все Беделару до последнего нидера отдавал, а тут вдруг Йорг со своей братвой… Как налетели! «Где деньги, где деньги? Фриц сказал, ты кусок закрысил!»

Фриц насторожился и на всякий случай притянул костыль поближе.

— Я им, конечно, не поверил, — продолжал Бруно с тем своим извечным видом незамутненного рассудком полудурка. — Не мог же друг мой такое сказануть, даж по пьяни не мог, ну?

— Не мог… кхе-хе… — харкнул Фриц, сплевывая мокроту.

— Вот-вот, и я о том же, не мог, думаю, — энергично закивал Бруно. — А эти давай мне почки мять, как будто у меня запасные есть! Ну а потом оно и получилось…

— Чего получилось?

— Да понимаешь… — Бруно затаил дыхание, огляделся по сторонам и чуть склонился к Фрицу, понижая голос: — Корешок ко мне один приехал…

— Корешок? — навострил уши калека.

— Ну как корешок, — пожал плечами Бруно. — Один камень в Нойесталле кайлом культяпили. Только я-то год, а он десяточку махал. Как-то раз я обмолвился, дескать, выйдешь, в Анрии меня ищи, я там большой человек, — кисло улыбнулся Маэстро. — Кто ж знал, что найдет? Да еще и тогда, когда меня воспитывать взялись. Бывает же такое, а?