Weird-реализм: Лавкрафт и философия - Грэм Харман

732; ГВ 442), «огромные нереальные растения, напоминавшие древовидные хвощи» (ST 732; ГВ 442 — пер. изм.), а также «деревья, напоминавшие по виду хвойные» (ST 732; ГВ 442); их, судя по всему, невозможно прямо отождествить с хвойными. «Цветы — мелкие, бледные и совершенно мне незнакомые — были высажены в клумбах различной конфигурации» (ST 732; ГВ 443). Применение приемов Лавкрафта к садоводству неожиданно и свежо, но здесь, как и во многих других местах повести, описания не очень выразительны. Это лишь бледная тень массивных сборок фрагментов из описания антарктической архитектуры. Муза Лавкрафта, похоже, устала, и вряд ли он бы смог продолжать писать в этой манере, даже если бы его не постигла преждевременная смерть.

92. Криволинейные иероглифы

«Одна из надписей на страницах „Unaussprechlichen Kulten“ фон Юнцта резко отличалась от всех прочих. Она была выполнена теми же чернилами, что и пометки на немецком языке, но состояла из причудливых криволинейных иероглифов, не имеющих, насколько я мог судить, ничего общего с любым земным иероглифическим письмом» (ST 734; ГВ 446-447).

Здесь мы вновь обнаруживаем стилистическую находку Лавкрафта в ослабленной форме. Прием такой же, как и в предыдущем отрывке: неизвестный объект, который принадлежит к установившейся традиции. Пометка на полях фон Юнцта (вымышленный запрещенный писатель) включает «криволинейные иероглифы». Текст совершенно непонятен и не принадлежит к какой-либо известной человеческой письменности, но, во всяком случае, можно определить, что это криволинейные иероглифы.

Однако основная нагрузка отрывка — сюжетная, а не стилистическая. Дело в том, что иероглифы написаны теми же чернилами, что и пометки на немецком языке, значит, авторы немецкого и иероглифического текста находились в одном и том же месте в одно и то же время. Предполагается, что фон Юнцт или немецкоязычный исследователь его творчества тоже стал жертвой складчатых конусов, похитителей тел, и каким-то образом попал в комнату Пизли. Последний не особенно встревожен такой возможностью, но это объяснимо: до самого конца повести он убежден, что все произошедшее привиделись ему во сне.

93. Бесчеловечная корневая система

«Большая часть всего этого была написана на языке иероглифов, который я странным образом освоил с помощью гудящих машин, — грамматические формы здесь образовывались по принципу агглютинации при структуре корневых систем, не имеющей аналогов в нашей лингвистике» (ST 744; ГВ 461-462 — пер. изм..).

Еще одна ослабленная версия излюбленного приема Лавкрафта. Мы уже привыкли к его цветам по аналогии, призрачным, инфрабасовым тембрам и другим вещам, встречающимся в опыте человека впервые. Но в данном отрывке мы имеем всего лишь язык, в котором определенно есть агглютинация, но структура корневых систем не имеет аналогов среди известных на Земле наречий (первая аллюзия). Загадочность нагнетается еще больше тем фактом, что привычные способы обучения языку не работают: нужно «странным образом» (вторая аллюзия) освоить их с помощью «гудящих машин» (третья аллюзия — ни один читатель никогда не слышал о таких устройствах).

Содержание этих книг мрачнее и таинственнее, чем корневые системы языка, на котором они написаны. «Это были описания других миров и вселенных, а также той смутной нематериальной жизни, что таится за границами всех вселенных вообще» (ST 744; ГВ 461). Заключительная фраза определенно неплоха, если не принимать в расчет, что она обыгрывалась лучше в кульминациях предыдущих рассказов; этот поезд уже проехал мимо нас, ощущения не такие острые. «Были там и повествования о разумных расах, населявших наш мир в незапамятные времена, и потрясающие хроники жизни супер интеллектуальной цивилизации, которая будет населять его миллионы лет спустя после исчезновения последнего представителя человечества» (ST 744; ГВ 461). Но это всего лишь сокращенный, смягченный и разбавленный пересказ магистральной темы всех произведений Лавкрафта. Поезд удаляется и исчезает в ночи.

94. Полная эмоциональная ломка

«Виды наказаний варьировались от лишения привилегий и заключения в тюрьму до смертной казни или полной эмоциональной ломки сознания; они никогда не применялись без предварительного тщательного расследования всех мотивов преступления» (ST 750; ГВ 469).

Идея полной «эмоциональной ломки сознания» как уголовного наказания отчасти забавна. Но подлинный вопрос: зачем нам столько деталей о цивилизации складчатых конусов? В этом отношении «За гранью времен» повторяет неудачу второй половины «Хребтов безумия». Для некоторых авторов живописание инопланетных цивилизаций во множестве ярких и выразительных красок и нагнетание интриги становится самоцелью. Такой подход потребовал бы насыщенной, атмосферной прозы, которая заставила бы читателя поверить в достоверность описываемых цивилизаций. В обоих упомянутых повестях Лавкрафт никоим образом не претендует на такую задачу; он просто составляет длинный список свойств этих чужих миров, ни одно из которых не будет достоверным или особенно интересным. Самый убедительный момент творчества Лавкрафта — в его описаниях разделения между объектами и их проявлениями (appearances), или объектами и их качествами. Лавкрафт показывает себя с лучшей стороны не в прямых высказываниях или утомительных перечислениях, а в намеках.

Следовательно, для Лавкрафта контрпродуктивно давать нам так много сведений о существах древнего мира. Они должны оставаться совершенно недоступными познанию; нам нужно только ощущать их присутствие, а не знакомиться со всеми тончайшими деталями их повседневной жизни. Другой прискорбный момент второй половины «Хребтов безумия» — удушающая банальность вывода о том, что существа из древнего мира совершенно такие же, как мы. У них тоже есть цивилизации, которые переживают периоды подъема и спада, у них тоже есть враги, которые хотят причинить им вред (шогготы). В этом можно открыть большой потенциал поучительной антирасистской аллегории (хотя вряд ли Лавкрафт был склонен к поучительным аллегориям), но для литературного хоррора это будет полной катастрофой. Воистину ужасающее впечатление первой части повести совершенно подрывается избыточно детализированной экскурсией Дайера и Данфорта по изукрашенному фресками антарктическому городу. Нечто похожее происходит и в случае с исследованием складчатых конусов, проведенным Пизли. После того, как мы познакомились с юриспруденцией конусов и узнали, что они, как и мы, пользуются пером и чернилами, нам уже сложно обнаружить в них аллюзию, ускользание и ужас.

95. Чудовищная пластичность

«Ходили неясные слухи об их чудовищной пластичности, об умении временно становиться невидимыми; кое-кто приписывал им способность вызывать и направлять движение ураганов» (ST 750; ГВ 472).

Рассматриваемый отрывок повествует о борьбе разных форм потусторонней жизни. Складчатые конусы (Великая Раса), похоже, уничтожаются антарктическими монстрами (Старцами), и это побудило их к отчаянной затее по масштабной проекции сознания в тела всевозможных существ. Завораживающее описание борьбы этих видов можно было бы дать двумя взаимоисключающими способами. Во-первых, невероятно способный писатель-фантаст мог бы сделать нас свидетелями