Собрание сочинений в 9 тт. Том 3 - Уильям Фолкнер

когда зазвонил колокол. Размеренные удары тяжко скатывались с мрачной каменной колокольни, как льдистые капли с обнаженных, обдутых ветром и промерзших ветвей. Ветер начался на закате. Солнце коснулось горных вершин, бездонная голубизна неба потемнела, подернулась бутылочной зеленью, и только что едва видимые, размытые контуры горы, на которой стояла часовня с распятием и поблекшими, увядшими цветами, проступили резко очерченной чернью. И одновременно с этим потянул ветер: плотная и тугая стена воздуха с вкрапленными в нее льдистыми пылинками. Ветки деревьев упруго, без дрожи согнулись, словно придавленные тяжкой ладонью, а наша кровь стала стынуть, хотя мы все еще шли, — мы остановились чуть позже, когда тропа превратилась в деревенскую, мощенную плитами улицу.

Колокол все звонил.

— Странное время для похорон, — сказал я. — Он наверняка долго бы сохранился на этой ледяной высотище. Нет смысла так поспешно зарывать его в землю.

— Эти команды всегда торопятся, — сказал Дон. Мы не видели церковь: ее заслонял каменный забор. Мы стояли перед воротами, заглядывая во двор, огороженный с трех сторон стенами и перекрытый поверху деревянными стропилами, вокруг которых вились виноградные лозы. Во дворе стоял деревянный стол и две скамьи без спинок. Мы молча разглядывали двор, а потом Дон сказал: — Так, значит, это дядин дом.

— Дядин?

— У него не было родных, только тетка да дядя, — сказал Дон. — Вон, смотри, у двери. — В глубине двора виднелась дверь. В доме мерцал огонь очага, а рядом с дверью стоял прислоненный к стене велосипед. — Да велосипед же, дурень, — сказал Дон.

— Это велосипед?

— Конечно. Что же еще? — Велосипед был старомодный, с загнутыми назад и вверх, словно рога у газели, ручками руля. Мы стояли в воротах и рассматривали велосипед.

— Значит, та, другая тропка подходит к их черному ходу, — сказал я. — Которым пользуется семья. — Мы стояли в воротах и слушали удары колокола.

— Там, во дворе, наверняка нет ветра, — сказал Дон. — И нам ведь некуда спешить. Все равно мы сможем поговорить с ним только после похорон.

— Правильно, здесь тоже можно приткнуться. — Мы вошли во двор и, приближаясь к столу, увидели солдата. Он стоял в дверях дома, освещенный огнем очага, и смотрел на нас. Теперь на нем была белая рубаха. Но мы узнали его по ботинкам. Вскоре он скрылся в доме.

— Мальбрук, значит, вернулся, — сказал Дон.

— А может, он приехал на похороны. — Мы прислушались к звону колокола. Во дворе вечерние сумерки уже сгустились, стало совсем темно. Жесткие виноградные листья, почти черные на фоне чуть подсвеченного синевато-багрового неба, упруго гудели, обдуваемые ветром. Удары колокола тяжко скатывались с колокольни, сливаясь в однотонный гул, напоминающий гудение жестких, словно жестяных, листьев.

— Может быть, — сказал Дон. — Только как он о них узнал?

— А может, ему священник написал письмо.

— Возможно, — сказал Дон. Огонь очага уютно мерцал в глубине дома. Потом в дверях показалась женщина: она внимательно смотрела на нас. — Добрый день, падрона, — сказал Дон. — У вас не найдется глотка вина? — Она молча, не двигаясь, смотрела на нас, освещаемая огнем очага. Она была высокой. Она стояла в дверях — высокая, неподвижная, освещаемая огнем очага. — Видно, служила в армии, — сказал Дон. — В чине сержанта.

— А может, это она приказала Мальбруку ехать домой?

— Вряд ли. Он слишком медленно поворачивался.

Женщина заговорила:

— Конечно, синьоры. Присядьте.

Мы сняли вещевые мешки и сели за стол. Теперь мы хорошо видели велосипед.

— Солдат от велосипедной кавалерии, — сказал Дон. — Хотел бы я знать, почему он свернул с главной тропинки.

— Ладно, — сказал я.

— Что ладно?

— Ладно. Знай.

— Это что — шутка?

— А как же. Шуточка. Это потому, что мы старые. Мы разговариваем в призывной комиссии. Я ведь часто шучу.

— Тогда скажи мне что-нибудь серьезное.

— Ладно, — сказал я.

— Мы вроде одно и то же слышали — там, у часовни.

— Моя не понимать. Я любить Италия. Я любить Муссолини.

Женщина принесла вино. Она поставила его на стол и повернулась, чтобы уйти.

— Попробуй, — сказал я. — Спроси ее.

— А что? И спрошу, — сказал Дон. — У вас в доме остановился военный, синьора?

Женщина посмотрела на него.

— Это так, ничего, синьор. Просто вернулся из армии мой племянник.

— Вчистую, синьора?

— Вчистую, синьор.

— Примите наши поздравления, синьора. У него наверняка много друзей, то-то они будут рады. — Женщина, худощавая и вовсе не старая, настороженно и выжидающе смотрела на Дона. — У вас в деревне похороны. — Женщина молчала. Она стояла, ожидая, когда Дон кончит говорить. — У него тоже, наверное, было много друзей. То-то они горюют сейчас, — сказал Дон.

— Будем надеяться, синьор, — сказала женщина. Она двинулась к дому, и тогда Дон спросил ее насчет ночлега. Она резко и сразу же ответила, что ничего не выйдет, и мы поняли, что уговаривать ее бесполезно. И тут мы вдруг заметили, что колокол умолк. Снова стал слышен шуршащий шорох листьев, обдуваемых ветром.

— Нам говорили, что священник… — начал Дон.

— Да? Так что священник?

— Что у священника можно переночевать.

— Вот вы с ним и поговорите, синьор. — Она ушла в дом. У нее была размашистая мужская походка; на миг она появилась около очага и скрылась. Когда я глянул на Дона, он отвернулся. Он взял со стола бутылку.

— Ну, — сказал я, — почему же ты не стал ее расспрашивать? Что ж ты вдруг замолчал?

— Ей не до нас. Она же сказала, что вернулся из армии ее племянник. Только что, сегодня. Она хочет побыть с ним — ведь у него нету других родственников.

— А может, она боится, что его снова загребут в армию?

— Это что — тоже шутка?

— Мне бы на его месте было не до шуток. — Дон налил в стаканы вина. — Позови-ка ее и скажи: мы, дескать, слышали, что ваш племянник женится на воспитаннице священника. Скажи ей, что мы хотим вручить ему подарок. Насос для промывки желудка. Он ему всерьез может понадобиться.

— Я знаю. — Он аккуратно налил вина в свой стакан. — Так одно из двух, без шуток — мы остаемся у священника?

— Салют, — сказал я.

— Салют. — Мы выпили. Слышался неумолчный, сухой, яростный шорох листьев. — Хоть было бы сейчас лето, — сказал Дон.

— Сегодня ночью будет здорово холодно, даже на сеновале.

— Да уж. Хорошо, что нам не придется сегодня спать на сеновале.

— А ведь оно не так уж и плохо — спать на сеновале, особенно когда нора в сене согреется.

— Ну, сегодня-то нам это ни к чему. Мы можем прекрасно выспаться на кровати, а утром, спозаранку, отправимся дальше.

Я налил в стаканы вина.

— Интересно, далеко тут до следующей деревни?

— Конечно далеко. — Мы выпили. — Хотел бы я, чтоб сейчас